27 июня, наши дни. Краков

Утро по обыкновению Ежи Бронивецкий начал с молитвы. Потом он спустился вниз, выпил стакан молока и присел к компьютеру, чтобы проверить почту. Неделю назад он отослал своему куратору в Ватикан отчет о поездке в Несвиж и теперь каждый день с нетерпением ждал ответа. Не торопясь, он просмотрел несколько приглашений на какие-то христианские семинары, потом прочитал статью о ежегодных встречах католической молодежи и, наконец, открыл письмо от куратора, которое, судя по дате, пришло еще вчера вечером. Но вечером пан Бронивецкий не мог его прочитать, так как еще находился в пути. Он ездил к своей сестре Барбаре, проживавшей в маленьком домике в сорока километрах от Кракова, чтобы повидать ее, а заодно узнать, что говорят прихожане о местном епископе, которого уж очень кто-то опекает в Ватикане. Всю дорогу он думал о своей тайной миссии там, в Беларуси, где осталось столько начатых дел, которые необходимо было довести до конца. За последние два года он ни на шаг не продвинулся в своих поисках, и это очень огорчало его куратора, который постоянно сдержанно намекал на его, Ежи, неспособность продолжать это дело. У меня нет почти ничего, что могло бы прямо указывать направление, в котором надо двигаться дальше, размышлял пан Бронивецкий, с радостью примечая мелькавшие в отдалении среди зелени крыши костелов. Все нити, которые ему удавалось вытащить из клубка загадок, немедленно обрывались, не оставляя надежды на дальнейшее изыскание. Сколько он просил Матку Боску и святого Иакова, чтобы они хоть единым знаком дали ему понять, что надлежит делать и как стоит вести дальше поиски двенадцати Золотых Апостолов, которых этот гордец Доминик, вместо того, чтобы передать костелу, спрятал где-то в своем замке.

Надо сказать, что всякий раз, отправляясь в Несвиж, пан Бронивецкий испытывал некоторый страх, который сковывал его волю и не позволял рассуждать трезво. Его тайная миссия могла быть раскрыта в любой момент, и тогда пришлось бы держать ответ перед властями. Временами он видел сны, в которых его хватали и тащили в тюрьму. Он просыпался в холодном поту и молился до утра, стоя на коленях перед распятием, висевшим в его спальне. Кроме того, он боялся, что когда-нибудь может неожиданно открыться страшная правда о его отце, Казимире Бронивецком, бывшем полицае, чудом избежавшем суда.

До войны семья Бронивецких проживала в Несвиже. Глава семьи работал в механической артели, а когда советские войска заняли Западную Белоруссию и там установилась советская власть, стал служащим местного отделения республиканского Заготсоюза. Уже к весне сорок первого был выстроен новый дом, в котором и обосновалась семья. Ежи тогда еще не было. Он родится уже в Польше, в июне 1952 года, в канун Праздника Тела Христова. У Бронивецких была только дочь Барбара, появившаяся на свет в ноябре сорокового.

После прихода немцев, когда была образована городская управа, Казимир, недолго думая, отправился туда и записался в полицию. Жене он сказал, что так будет лучше для всех. Она и не возражала. Кое-кто из соседей, поддавшись его уговорам, также пошел работать полицаем. Жалованье платили небольшое, зато выдавали обмундирование и паек. В полиции Казимир Бронивецкий пользовался непререкаемым авторитетом, что позволило ему быстро продвинуться по службе. Сам начальник несвижской полиции Владимир Сенько здоровался с ним за руку, а по субботам приглашал вместе со своим замом Кандыбовичем на ужин с немецкими офицерами, где можно было без труда завести нужные знакомства и узнать последние новости рейха.

Отца Ежи помнил плохо. Он умер от перитонита, когда мальчику едва исполнилось тринадцать. На похороны никто из родственников не приехал, даже брат Юзеф, живший недалеко от Кракова со своей второй женой и двумя ее детьми от предыдущего брака с офицером польской армии, который сгинул в советских лагерях. Кто-то говорил, что его расстреляли в Катыни, но точных данных не было. Впоследствии мать и сестра предпочитали не вспоминать этот военный период истории их семьи. В памяти сына отец остался всегда хмурым и раздражительным человеком, любившим поучать других и во всем находить негатив. О том, что он служил в полиции, Ежи Бронивецкий случайно узнал уже позже, будучи студентом Краковского университета. Однажды, работая в библиотеке над докладом по истории, он наткнулся на источник, где сообщалось о деятельности полицаев и коллаборационистов на территории оккупированной Белоруссии в годы Второй мировой. Там же было несколько фотографий, сделанных немецкими офицерами между 1941 и 1944 годами. На одной из них студент Бронивецкий без труда узнал своего отца. Вечером после ужина Ежи спросил мать, не припомнит ли она что-нибудь о том времени, когда семья еще жила в Несвиже. Та вдруг сильно побледнела. Когда она заговорила, голос ее прерывался.

— Ты что-то узнал об отце? — спросила она, глядя на него глазами полными слез. — Кто тебе рассказал?

Ежи понял, что нечаянно коснулся какой-то тайны.

— Я хочу знать все, — веско сказал он, обнаружив в тоне свое сходство с родителем. — Все до последнего факта.

Рассказ матери был недолгим и сбивчивым, так как о многом она могла только догадываться. С ее слов выходило, что мужа едва ли не силой заставили записаться в полицаи, и выбора у него не было.

— Советы, когда пришли, многих забрали. Назад никто не вернулся, так и сгинули без следа. Боялись мы и тех, и других. Дочка маленькая на руках была… Немцы поначалу никого не трогали, а потом пошли расстрелы, облавы… Этот поступок он совершил ради нас, — подвела она итог.

— Ради нас? — переспросил Ежи, все еще не веря в то, что это правда.

— Да, — еле слышно ответила мать. — Ты ведь даже не представляешь, что тогда там творилось, — продолжала она, схватив его за руку. — Если бы Казимир не работал в полиции, то неизвестно еще, где бы мы теперь были.

— Но вы же с отцом не были коммунистами?! Чего же вы опасались?! — вскричал сын, оттолкнув ее руки.

— Дело в том, — продолжала она, — что моя мать была еврейкой, а евреев, как ты знаешь, немцы не щадили.

Он навсегда запомнил те страх и растерянность, которые ему пришлось испытать. В коммунистической Польше такие биографические данные могли стоить не только карьеры. Но время шло, и постепенно Ежи примирился с мыслью, что когда-нибудь кто-то бросит ему в лицо этот неприглядный факт из жизни его отца. Он много молился, прося заступничества небес, часто повторяя как молитву строки из Библии, где говорится, что сын за отца не в ответе.

Письмо от куратора было коротким и содержало всего один абзац, в котором тот благодарил своего подопечного за подробный отчет и просил основательно подготовиться к следующей поездке. Пан Бронивецкий вздохнул и выключил компьютер. В последнее время он чувствовал непроходящую усталость, которая лишала его воли. Что ж, придется снова ехать, думал он, следя взглядом за тем, как солнечный луч перемещается по разложенным на столе книгам. Может быть, в этот раз ему повезет, и покров тайны, которая все еще не дает покоя кому-то в Ватикане, наконец-то спадет. И тут взгляд Ежи остановился на большом желтом конверте, который еще со вчерашнего дня лежал на краю его стола, дожидаясь, когда адресат обратит на него свое внимание. Из Рима, подумал он, глянув на адрес, и, вытащив из ящика нож для бумаг, одним резким движением вспорол пухлый пакет. По мере того, как пан Бронивецкий читал развернутый документ, лицо его медленно приобретало выражение удивления.