— А может все и образуется, мать. Кому вы тут нужны? Вас и так тут на всю деревню душ десять осталось. Вряд ли немцы на вас карателей поднимут. Скорее, на другой деревне отыграются, там, где людей побольше, — быстро проговорил Адам. — Ладно, мать, за меня не беспокойся, никто меня тут не видел, и ты ничего не знаешь.

— Погоди, сын, — остановила его пани Ирэна, — возьми вот, надень на шею образок наш семейный. Носи с собой все время, не расставайся с ним, мне уже и помирать не страшно, а тебя пусть он убережет. Ты о нем все с детства знаешь.

Адам обнял мать, и второй раз за эту ночь покинул дом.

Вечером следующего дня в Несвиже Адам стучался в дом связника Язэпа Гамулки, который должен был переправить его в партизанский отряд. Его сапожная лавка с флюгером в виде женской туфельки на крыше дома располагалась в центре городка и, по мнению начальства, считалась идеальным местом для встреч.

Яркое воображение Адама тут же подсказало ему, что лавка Язэпа скорей всего использовалась разведками всего мира еще со дня основания Несвижа, своей видной издалека медной туфелькой показывая агентуре дорогу к дому сапожника. Мол, не надо нервировать местное население опостылевшими вопросами, где проживает связник Гамулка, и так по флюгеру все понятно.

Адам грустно усмехнулся, внимательно осмотрелся по сторонам, изучая возможные пути отхода, и раскрыв дверь под звук брякнувшего колокольчика, вошел в мастерскую. Там он уселся на стул, снял с ноги сапог и протянул его Язэпу:

— Посмотри, дед, что сделать можно. Гвоздь, курва, внутри колет.

Язэп поставил сапог на железную лапу и стукнул по нему молотком.

— Издалека, путь держишь? — поинтересовался сапожник, — что-то я тебя не припомню.

— Это хорошо, дед, что не припоминаешь, — ответил Адам, — это очень хорошо. Адам потянулся и зевнул. — Да, весна нынче ранняя, наверно, озимые хорошие будут. Ну, что дед, тяжело сейчас в полях?

— Не то слово, внучек, сорняк совсем заел, — отозвался на пароль Язэп. Мастер загнал в подошву несколько латунных гвоздей и протянул сапог Адаму. — Готово. Значит так, можешь выспаться наверху, а потом тебя из города выведут. — Язэп проводил гостя на чердак, и указал на кушетку. — Ни о чем не беспокойся, можешь спокойно отсыпаться, тут тебя никто не побеспокоит. И на вот, поешь, — дед поставил рядом с кушеткой чарку самогона, миску с нарезанным салом, очищенной луковицей, несколькими кусками черного хлеба и соленым огурцом.

Адам и сам чувствовал, что располагает несколькими часами для отдыха, когда не нужно прислушиваться, вздрагивать при каждом шорохе и хвататься под подушкой за рукоятку нагана. Он быстро проглотил принесенный Язэпом ужин, выпил самогонку, скинул с ног сапоги, блаженно вздохнул и растянулся на кушетке.

— Спасибо, дидо, — поблагодарил Адам, — сколько времени у меня есть?

— Часа три-четыре, — ответил Язэп. — Отсыпайся. Тебя разбудят.

* * *

— Эй, солдатик, — выдернул Адама из сна девичий голос, — просыпайся. Холодные пальцы потеребили его за ухо, постучали ноготками по лбу и несколько раз ласково щелкнули по носу. Адам проснулся, но продолжал жмуриться, не желая расставаться с приятными ощущениями от прикосновений незнакомки. Он посапывал и загадывал про себя, что же предстанет перед его взором, как только он откроет глаза. Как бы там ни было, но мне нравится это знакомство вслепую, уродина не может обладать таким приятным голоском. Не может так ласково прикасаться к моему лицу. Мне кажется, что я в нее уже влюбился.

— Стефания, — послышался снизу голос Язэпа, — ну, что он там?

— Спит, дед, никак просыпаться не хочет, наверно, сильно умаялся с дороги, — ответила незнакомка.

«Стефания, — мысленно произнес Адам. — Все, решено, теперь я знаю имя моей возлюбленной. Вот сейчас открою глаза и поцелую ее, пусть даже увижу перед собой царевну-лягушку. Нет, сначала поцелую, а потом открою глаза». Адам сгреб девушку в охапку и на несколько секунд прильнул к ее губам.

Открыть глаза и окончательно проснуться Адама заставил крепкий удар коленом в пах, которым наградила его будущая возлюбленная. А то что это именно она, его настоящая любовь, уже не вызвало у гостя никаких сомнений. Скрючившись и держась рукой за причинное место, Адам сидел на кровати и сквозь пелену непроизвольно брызнувших слез разглядывал Стефанию.

— Может пан еще и по голове хочет атрымаць? — напротив стояла темноволосая девушка, замахивалась на Адама его же сапогом. Лягушку Стефания никак не напоминала. На вид ей было лет двадцать — двадцать пять, определить возраст более точно в чердачных условиях было сложно. Гость отметил большие карие глаза, смотревшие на мир с еще детской непосредственностью, правильный овал лица, темно-русые волосы, собранные сзади в тугой строгий узел, стройную фигуру и эти тоненькие пальчики, заставившие Адама забыть обо всем на свете. Взгляд Стефании сверкал, но в нем не было злобы, скорее всего, действия Адама не вызвали у девушки сильного отвращения. Она изучала наглеца и была готова к игре с ним. — Ой, а чего это у нас слезки капают? — отложив сапог в сторону, спросила Стефания издевательским тоном. — Больно? Да?

— Да нет. Смешно, — ответил Адам, — ты всех кавалеров между ног бьешь? А вообще, ты меня извини, я после контузии плохо соображаю, вот и набросился на тебя. Думал, сплю еще, а оказывается, что сон уже закончился, — начал дурачится Адам. — Ты сапог-то отдай.

— Ладно, давай одевайся, контуженный, — промолвила Стефания, — пора уходить. Звать-то тебя как, немощный?

— Адам, — представился гость, протягивая руку — а вас как, пани?

— Стефания, можно Стеша, или Стефа, — ответила девушка, пожимая Адаму руку. — Смотри у меня, еще раз полезешь, так я тебе всю твою морду наглую расцарапаю. Пойдем.

Стефания вывела Адама за город, где на небольшом пятачке у дороги их ждала гужевая повозка. На козлах сидел угрюмый мужичек и курил. Он прятал цигарку в кулак, будто скрывая ее от проливного дождя.

— Дальше с Гришей пойдете, — пояснила Стефания, — он тебя в отряд доставит. А с тобой, контуженный, — Стефания опять прикоснулась к подбородку Адама своими холодными пальчика-ми, — чуть позже в отряде увидимся. Удачи.

Утром Адам Ковальчик был представлен командиру партизанского отряда «Неман» Николаю Шмелю. Николай с начальником штаба и особистом, знавшим об Адаме все, что положено, уже давно ждали гостя. В то время отряд только зарождался, постепенно прирастал кадрами, превращаясь в крупную боевую единицу, исполняя директиву советского правительства о крупномасштабной партизанской войне в тылу врага.

Партизаны создавали схроны с оружием и продовольствием, строили дополнительные лагеря на случай смены дислокации, обрастали агентурной сетью, внедряли свои кадры в органы местного самоуправления, налаживали бесперебойную связь с командованием и к лету 1942 уже были полностью готовы для выполнения серьезных задач. Отношения в руководстве сложились замечательные, что редко бывает в военных коллективах. Каждый занимался своим делом, стараясь не лезть в работу друг друга. Даже особист — бывший оперативник Столбцовского угрозыска, оказался на редкость неплохим парнем. Он был хорошим психологом, умело фильтровал пополнение, отводя каждому кандидату достойное место. Кого, в зависимости от заслуг, ставил на мелкие командные должности, кого определял на хозяйственные работы, а кого, в зависимости от наличия вины, ласково уводил на последнюю прогулку до ближайшего болота. Начальник штаба, худой очкарик в звании капитана, изучал карты местности, занимался стратегическим планированием и за неимением редактора партизанской газеты, который погиб при десантировании (не раскрылся парашют), выпускал боевой листок под названием «Свинцом и словом». Бедолага военкор был фаталистом. Он предвидел свою гибель. И в предсмертной записке, найденной в его кармане, сообщал, что очень боится летать, слабо верит в то, что парашют раскроется, и в случае беды просил именовать газету звонким, придуманным им лично названием. Теперь, по приказу Шмеля, начальник штаба исполнял волю покойника, отвлекаясь от важных дел на составление пропагандистских текстов и прося небеса прислать нового редактора, не позабыв раскрыть над ним парашют.