— Полную или краткую?

— Полную!

— Господи, Иисусе Христе, люблю Тебя!

Леонид и узнавал, и не узнавал.

— Назови краткую молитву!

— Люблю!

Брат Леонид повторил за отцом Михаилом «Люблю!», и его душа вспрыгнула. Он стал класть поклоны и креститься, повторяя: «Люблю, люблю, люблю!..» Вдруг ему вспомнилось: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» Вот она, Иисусова молитва! Леонид повернулся к отцу Михаилу.

— Почто сказал неверно?

— Все верно, милый, что ж тут неверного? — отозвался старик.

— Да как же верно?! — не отступал брат Леонид. — В Иисусовой молитве другие слова: «Господи, Иисусе Христе»…

— После моего пострига наложил старец Иосиф, мой духовник, на меня послушание, — заговорил, не слушая знаменского, отец Михаил, — каждый Божий день тысячу раз Иисусову молитву творить. Твержу я, как положено: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя»… Твержу и дивлюсь: что это у меня душа не легчает, не светлеет — наоборот даже, духота в ней еще больше нагнетается. Раз язык двинулся по-своему. Получилось: «Господи, Боже мой, люблю Тебя!» Обдало меня свежестью, задышал, взбодрился. Дальше только так и говорил: «Господи, Боже мой, люблю Тебя!» Отец Иосиф, как узнал об этом, возмутился: «В своем ты уме, — говорит, — молитву менять?! Да еще так богомерзко. Иль тебя кто из еретиков-духоборов подбил?» О духоборах я и не слышал. Люблю — общее слово. Спорить я со старцем, понятно, не стал, но дальше молился по-своему. Отец Иосиф сердцем чувствовал мое упорство и сокрушался обо мне, добрая душа: «Гордости-то в тебе сколько, милый мой!..» Гордость, брат Леонид, — это брожение. Брожение Энергеи.

«Э-и-и-и!» — зазвучало эхом в ушах у знаменца. «Энергея!» — повторил он одними губами.

— Знаешь, брат Леонид, как питье на хмелю бродит? — спросил иеромонах. — Первое брожение называют «кислым», второе — «сахарным». Бывает еще третье: «гнилое». До третьего брожения, душа моя, доводить не надо…

Вдруг грохнуло, и все пропало: река, костер, отец Михаил. Леонид открыл глаза и увидел лестницу. Сверху падал свет. По лестнице кто-то спускался. Сам он лежал на полу в подвале Захарьиной трапезной. Река, выходит, ему приснилась!

— Эй, чернецы! — раздался окрик. — А ну, вставай!

У соседней стенки поднялся с полу отец Михаил.

— Вставай быстро! — снова услышал брат Леонид и узнал Припадка.

Наверху, в трапезной, монахи увидели Филимона, молодого парня по имени Тимоня и мрачного мужика, которого звали Егором. Лица были напряженные.

— Есть у вас здесь тайный ход? — обратился атаман к отцу Михаилу.

— Нету, милый.

Филимон повернулся к брату Леониду:

— Точно нету?

— Не знаю. Я…

Леонид хотел сказать, что он знаменский, и запнулся: об этом было лучше молчать.

— Что — «я»? — Филимон теперь впился в него глазами.

— Я не знаю, — повторил брат Леонид, но получилось нетвердо, сомнительно.

Филимон дал Припадку знак. Тот подошел со спины к Леониду.

— Не знает он ничего. Он знаменский, — сказал отец Михаил.

— Бежал?! — прохрипел Филимон и побагровел. — Так вот почему захарьинские чернецы все спрятали и убежали!

— Солдат-то много? — спросил старик.

Филимон резко к нему развернулся.

— Кто сказал?

— Собери сюда всех. Помогу спастись, — продолжал монах.

— Кого всех-то? — встрял Припадок. — Ушли уже все, только мы застряли.

— А Гаврилка-то где? — спросил мрачный Егор.

— Собери всех, — повторил иеромонах Филимону. — Скажу, что делать.

Филимон послал Егора искать Гаврилку.

— И Василису сюда приведи, — сказал отец Михаил атаману.

Филимон ощерился.

— Это-то еще зачем? Спит она. Ни к чему ее тревожить.

— Разбуди ее и приведи, — настаивал старый инок и добился, что Филимон пошел к Василисе.

Атаман вернулся один, его подруга переходить в трапезную не пожелала.

— Тогда я сам пойду к ней, — двинулся было с места отец Михаил, но Филимон его остановил.

— Отвяжись ты от нее, старый, плохо ей, — сказал он устало. — Растрясло ее, видать. Лежнем лежит, из-за того и застряли.

Филимон, как оказалось, дожидался, когда Василиса опять сможет ехать на подводе. Ребятам своим повелел уходить, сам же с подругой остался и Гаврилку с Припадком на всякий случай при себе удержал.

Вернулся Егор. Гаврилки нигде не было.

— Бежал, — процедил сквозь зубы Филимон. — Если попал к солдатам, тогда те знают, чем и как нас брать.

Егор взял со стола бутыль и заправился, после чего предложил вино Тимоне.

— Видеть его больше не хочу! — сморщился тот. Оба проспали по пьянке выезд товарищей и потому тоже попали в осаду вместе с атаманом.

— Да ты не святой, ты бес! — загоготал Филимон, когда отец Михаил кончил объяснение.

Замысел монаха развеселил кочаров — такой потехи они бы сами в жизни не придумали.

— Согласен? — спросил отец Михаил Филимона.

— Кто ж не согласится! Лучше не придумаешь!

— И другие пусть скажут.

— Я ж сказал, что согласен! — заявил Филимон. — Зачем тебе другие? Я тут хозяин!

— Пусть каждый скажет за себя! — потребовал отец Михаил. И Филимон опять ему уступил.

«Согласен!» — один за одним проговорили Припадок, Тимоня и Егор, после чего отец Михаил повел всех за собой на выход. Вывалившиеся из трапезной кочары разбудили Василису, так все и лежавшую на крыльце. Она недовольно проводила их взглядом. Филимон, вышедший последним, опустился перед ней.

— Как ты?

— Лучше.

Филимон обнял ее.

— Куда это они поперли? — спросила Василиса.

— Ты знаешь, что старик-чернец удумал?

— А! — отмахнулась Василиса. — Не до него мне… — Закрыла глаза, сморщилась и добавила: — Кажется, опять накатывает!

— Сильно?

— Пока нет. Вот ведь напасть!..

Из левого глаза Василисы потек ручеек. Филимон смахнул его.

— Пройдет.

— Пропадешь ты теперь из-за меня!

— Уйдем! Ты еще не знаешь, что удумал старик… — И Филимон начал рассказывать.

Василиса приложила ладонь ко рту атамана.

— Посиди со мной. Ничего больше не говори, посиди только.

— Сейчас не могу…

Она опять остановила его.