— В букинистическом магазине? — вырвалось у меня.

— Верно! Старые книги — его страсть. Я только что рассказал Парамахину об «Откровении огня». После нашего с вами последнего разговора у меня возникла одна любопытная догадка. Я, между прочим, звонил вам вчера в общежитие, чтобы о ней рассказать, но вас не было. Так вот, только что я поделился этой догадкой с Андреем. Его специальность — апокрифы, но он хорошо знает и исихастскую литературу…

«„Откровение“, между прочим, может оказаться и апокрифом! — отозвалось немедленно во мне. — Апокрифом исихастского толка! У Парамахина к кенергийской рукописи есть личный интерес!»

— Так что вы об этом думаете? — услышал я снова Глебова. О чем он только что говорил, я пропустил мимо ушей.

— И какова была реакция Парамахина? — спросил я наобум.

— Парамахина? Ах да. Андрей был, конечно, поражен.

— Вашей догадкой?

— Всем. И догадкой, и фактом существования «Откровения». То, что сообщение об этой рукописи в «Историческом вестнике» 1916 года осталось незамеченным, объяснимо: шла еще Первая мировая война, через несколько месяцев в России произошла Февральская революция, потом Октябрьская. Объяснимо, но все равно поразительно…

Я смотрел на него не понимая: Парамахин поразился фактом существования «Откровения огня»! Он тоже ломал комедию с Глебовым!

— Ну а что вы сами думаете о моей догадке? — снова дошел до меня голос Левы: он был весь внимание. Наверное, он рассказал мне о ней, когда я размышлял о поведении Парамахина. Переспрашивать теперь уже было поздно.

— Я бы хотел сначала услышать от вас больше подробностей, — сказал я.

Глебов посмотрел на часы и смутился.

— Вот досада, я должен бежать на кафедру. Вы будете у себя сегодня вечером? Я вам позвоню.

И он, попрощавшись, пошел дальше вниз.

Вечером по телефону Глебов мне сказал:

— «Кенерга» может быть искаженной «энергией», или «энергеей», как говорили в Византии. Русское ортодоксальное православие это понятие не переняло, а вот исихасты им пользовались.

— Выходит, иеромонах Константин, склонившись над больным Иаковом, призвал в помощь не Бога, а энергию? Здесь что-то не вяжется.

— Как раз вяжется, — уверил меня Лева. — Энергея в древнегреческом языке не совсем то же самое, что современная «энергия» — она означает «активность», «действие». Григорий Палама, основоположник исихазма, считал энергею Божественным проявлением и вел о ней дебаты со своим идейным противником Варлаамом на Соборе 1341 года в Константинополе в присутствии императора. Он эти дебаты выиграл. Глубокая сущность Бога для человека недосягаема, другое дело — энергея: на этом уровне Бог человеку открывается. И открывается как для познания, так и для «синергии», то есть «общего действия». Исихасты говорили, что Бог все еще создает мир, — он это делает через человека. Остроумно, верно?

— Кто из исихастов это сказал?

— Это не цитата, — признался Лева. — Это мой очень вольный пересказ одного из положений учения Григория Паламы.

— Исихазм увлекает и вас лично?

— В определенной мере, — сдержанно подтвердил Глебов. — Мне нравится у исихастов толкование одиночества. Бог — творец в абсолютном смысле, он не повторяется, говорили они. Всякая тварь уникальна. Отсюда следует, что полное взаимопонимание в отношениях друг с другом невозможно — ведь мы понимаем только то, что знаем по себе. Тоска одиночества для людей, особенно сложных, неизбежна. И эта тоска подводит их к Богу Кто, как не Творец, понимает свое собственное творение? Через тоску одиночества Бог переориентирует человека на себя, через энергею дает себя ощутить. Я не верующий, но мне это хорошо понятно. Я узнаю здесь то, что испытывал сам. Бывает, когда впадаешь в прострацию, приходит вдруг в голову вдохновляющая мысль или воспоминание, и чувствуешь прилив энергии, которая неизвестно откуда приходит. Верующий сказал бы: от Бога. И тоски как не было. Спад и подъем энергии как-то связаны с колебаниями чувства одиночества. Исихасты говорили, что энергея — это Бог в ипостаси Святого Духа, вышедший к сжавшейся в одиночестве душе. Кенергийская рукопись, между прочим, называется «Откровение огня». А как снизошел Святой Дух на апостолов? Как раз как огонь.

— Значит, кенергийцы были ветвью исихастов? — подвел я итог.

— С уверенностью сказать это, конечно, нельзя — ведь энергия — мистическое понятие не только в исихазме. Оно присутствует, например, во всех восточных духовных традициях. Речь идет, конечно, о животворной энергии. Китайцы называют ее «чи», тибетцы — «рлунг», а индийцы употребляют даже несколько имен — «прана», «шакти», «кундалини»… — Лева был эрудитом, и передо мной протянулся ряд религиозных символов и понятий, соединивший Лисью гору под Рязанью с Юго-Восточной Азией.

— Но вы бы, я думаю, все же предпочли, чтобы кенергийцы были исихастами, а не даосистами или йогами, — вставил я.

— Исихазм — не самый интересный вариант, — сказал на это Глебов. — Он призывает к осознанию своего достоинства, личному мистическому опыту и духовному развитию, а средство — все та же покаянная молитва: день изо дня повторять согбенно, кладя поклоны: «Господи, помилуй меня». Несоответствие теории и практики исихазма разочаровывает. Я вообще не вижу в христианстве модель поведения, соответствующую его фундаментальному представлению о богоподобии человека. Церковь ставит слишком сильный акцент на наших слабостях, нашем несовершенстве. Кто христианин прежде всего? Погрязший в грехах раб божий. Такое самоощущение закладывается в него с детства церковными службами и закрепляется молитвами. Мыслимо ли, чтобы верующий обратился к Всевышнему без самоуничижения? Например, так: «Приветствую тебя, Господи, это я, твое подобие!» Мне думается, что в раннехристианских общинах, существовавших до утверждения христианской церкви, акцент был другой. Оппозиционные группы привлекают сильные личности, а для них органично чувство собственного достоинства. «Овцами» от христиан потребовалось стать, когда появились «пастыри». Где пастыри, там стадо, где отцы-священники, там дети. Если уж говорить о личных желаниях, я бы предпочел, чтобы в «Откровении огня» выразилась какая-то неизвестная, чудом сохранившаяся традиция раннехристианского мистицизма. Христианский Восток в первые века нашей эры был многоцветен. Там принимали за должное, что к лестнице, ведущей наверх, можно выйти через разные двери. Знаете, какая мысль меня особенно мучит? А вдруг кенергийство было той «дверью», которой недостает в православии таким людям, как я? Трудно смириться, что «Откровение огня» утрачено.

— Может быть, оно уцелело, — не удержался я. — Лежит себе незамеченным в каком-то архиве.

— Это бы меня очень удивило, — усомнился Глебов.

— Бывают же удивительные случаи…

— Это верно, — согласился он. — Удивительные случаи бывают.

МИХАИЛ