Это действительно был конькобежец Рикард Рейсс. На допросах он рассказывал, что все его детство сплошь состояло из тренировок. Он занимался слаломом, биатлоном, играл в футбол, пока не оказалось, что его главный талант — коньки. Он выбрал дистанцию тысяча пятьсот метров. Три и три четверти круга по блестящей как сталь поверхности требуют мышечной массы спринтера и выносливости стайера. Малейшая невнимательность, неверный шаг — и ты просрал. Рейсс выиграл несколько норвежских чемпионатов, серебряную медаль Чемпионата мира и бронзовую на Олимпийских играх, когда случилась трагедия. Во время тренировки спортсмен из другой команды при смене дорожки не рассчитал скорость. Он и Рейсс свалились с дистанции и, когда они врезались в рекламные щиты, острое как бритва лезвие конька соперника вонзилось Рейссу глубоко в бедро. В тот день, когда его товарищи по команде шагали по стадиону на церемонии открытия в Лиллехаммере, он лежал в больнице с перерезанной артерией. Домашние Олимпийские игры. Для спортсмена нет ничего важнее этого.

Физически Рейсс оправился, но психически уже был не тем, что раньше, так он объяснял на допросах. Во время тренировок он приобрел зависимость от болеутоляющих опиатов, а когда врач отказался их выписывать, Рейсс стал добывать таблетки на улице. Без достижений на льду исчезли спонсоры, и атлету Рикарду Рейссу пришлось найти себе другое применение. Сначала охранник, потом вымогатель. Он снова оказался на скользкой дорожке, но на этот раз без контроля. Рикард Рейсс скатился на самое дно. Ослепленный яростью, ревностью и алкоголем он попытался убить жену и был близок к успеху.

— Он отсидел четыре года, — сказала Кафа. — Потом он то ложился в разные лечебницы, то выходил из них. В конце концов его посадили на длительный срок за ввоз наркотиков. Два года назад он вышел из тюрьмы.

— Есть адрес?

— Да.

— Высылаю туда патруль.

Закончив телефонный разговор с отделением, Фредрик повернулся к Кафе. Она зачитала отрывок из досье на Рейсса: «Согласно этому, Рейсс избавился от алкогольной и наркозависимости во время отбывания последнего срока». В нем говорилось также, что Рейсс порвал со старым кругом общения и устроился на работу сторожем.

— Сторожем? Какой кретин будет нанимать преступника сторожем?

— Вот-вот. Не могу найти имя… — Ее голос угас, что заставило Фредрика поднять голову.

— Нелегалы, — выдала она. — Господи.

Фредрик обошел столик. На экране ноутбука Кафа открыла фотографию с освобождения Рейсса. На ней мало что осталось от того молодого парня, которого Фредрик помнил с кадров по телевизору. Длинные темные кудри спортсмена коротко острижены, а когда-то гладкие бритые щеки стали впалыми под широкими скулами. Фредрик ни за что не узнал бы в этом человеке с потухшим мрачным взглядом конькобежца Рикарда Рейсса. Однако он все равно его узнал.

Потому что мужчина на фотографии — сторож, которого они с Кафой встретили в дверях лифта в доме Хенри Фалька.

В полиции Осло существует негласное правило. Нельзя обвинить коллегу в том, что он негодяй. В мире настоящих негодяев таких людей называли стукачами. Им ломали пальцы, выбивали зубы или они попадали на деньги. В полиции их называли осведомителями, и наказание для них было намного меньше положенного. Подобным образом реагировали и на грязных полицейских. Заткнись и отведи глаза. Официальное обращение влекло за собой официальные бумаги. Те попадали в прессу, и начинался ад. Все хранящиеся скелеты в шкафу вытаскивали на свет. Фредрик имел за душой столько дерьма, что он даже не был уверен, осмелился бы обвинить Квислинга в нацизме.

Кафа взяла телефон и собиралась позвонить Себастиану Коссу. Чтобы рассказать инспектору о своих подозрениях в отношении Франке Нуре. Но Фредрик решительно схватил ее за запястье.

— Не вздумай, — прошипел он, и на них уставилась девушка с сосисками. Фредрик вытащил Кафу на улицу. — Это опасно! Ты не представляешь, каких демонов выпустишь наружу!

— Так что же, по-твоему, там произошло? — завелась Кафа. — Франке находился в квартире, где только что кто-то воспользовался компьютером. Исчезла флешка с государственными тайнами. Он был там вместе с уголовником.

— Возможно, у Франке были свои причины, — ответил Фредрик, пытаясь казаться невозмутимым. — Дай мне поговорить с ним. Вечером поеду к нему домой, и мы обсудим все в спокойной обстановке. По меньшей мере, это мы можем сделать — выслушать его объяснение.

Кафа подняла вверх указательный палец.

— Это должно быть чертовски убедительное объяснение. Иначе я на него заявлю.

Кровь стучала у Фредрика в висках, когда он стоял перед красным зданием в эклектичном стиле, где до своего исчезновения жила журналистка ТВ2 Бенедикте Штольц. Вилла располагалась за могучим корявым дубом, росшим поодаль от улицы в Фагерборге, всего в нескольких сотнях метров от здания ТВ в Мариенлюсте. От почтового ящика до входа в дом была расчищена дорожка, а в остальном, кроме нескольких птичьих следов, снег в саду был нетронут.

Окна наверху свидетельствовали о том, что в доме два этажа, или три, если считать чердак под крышей. Деревянные наличники с изящным узором обрамляли окна фасада. Шторы на них были задернуты.

Сколько стоит купить такой домик? Точно не меньше шикарной квартиры Хенри Фалька в Тьювхолмене. Но здесь богатство имело другой внешний вид. Не вульгарный и бахвальский, а, скорее, изысканно-чарующий и нарочито небрежный.

На узкой латунной табличке было написано «Виктория и Бенедикте», и Фредрик тут же узнал Викторию Пителль, когда та открыла ему дверь. Серебристо-седые волосы свободно ниспадали на плечи, и она была в том же пальто, в котором он видел ее в отделении.

— Старший офицер Бейер, — сказал он, протягивая ей руку. — Это я вам звонил.

Внутри вилла оказалась такой, какой он ее себе и представлял. В прихожей минималистичная вешалка в виде трех изогнутых стальных трубок, раскинувшихся ветками золотистого цвета на верхушке, стояла бок о бок со старинным комодом с руками обезьяны и лапами льва вместо ручек. Над ним висел плакат в рамке с выставки Энди Уорхолла в Музее Современного искусства в Стокгольме в 1968-м, с надписью All is pretty.

Пока Фредрик снимал куртку, Виктория говорила немного, лишь предложила ему что-нибудь выпить, проводив его по голубому коридору.

— Стакан воды подойдет, — ответил он.

Она оставила Фредрика в гостиной, и он осмотрелся. Из KEF-колонок доносилась песня Томаса Дибдала «One day you’ll dance for me, New York City», а на персидском ковре стояли несколько кресел «Scandia», как и положено, с накинутыми на них овечьими шкурами. Главный предметом мебели в гостиной был овальный стол длиной с диван. Он был расположен в нише перед полудугой из окон. Сквозь шторы Фредрик увидел сад, а на столе стояли два компьютера и минималистская беспроводная клавиатура.

Пол скрипнул, когда Виктория вернулась с водой для Фредрика и чаем для себя.