Рудольф ничего не сказал, и только помахал рукой в воздухе, словно Папа, дающий благословение.

У них была только одна кровать, но Дженни сделала для меня маленький коврик на полу, и там я и спал. В общем, не самое плохое место для ночевки, по сравнению с некоторыми местами, где мне приходилось спать в армии, и вид открывался гораздо более приятный.

Когда утром я проснулся, Рудольф так и сидел в центре комнаты и медитировал, а Дженни покормила меня завтраком, и мы отправились осматривать Кембридж, оставив Рудольфа сидеть на полу. Прежде всего, сказала она, мне нужно подобрать новую одежду, потому что здешние люди не поймут меня и будут считать, что я специально их напрягаю. Мы пошли в какую-то дешевую лавчонку, и там подобрали мне куртку и комбинезон, а старую одежду сложили в бумажный пакет и унесли с собой.

Потом мы обошли Гарвард и кого мы встретили? Того самого женатого профессора, с которым Дженни когда-то встречалась. Она и сейчас относилась к нему хорошо, хотя про себя называла его иногда «дерьмовым дегенератом». Звали его доктор Квакенбуш.

Ладно, этот доктор был просто вне себя от восторга, что с нового семестра он начинает читать новый курс, который сам придумал. Он назывался «Роль идиота в истории мировой литературы».

Я даже сказал, что мне кажется, название очень интересное, а он отвечает:

— Слушай, Форрест, почему бы тебе не посидеть у нас на занятиях? Может быть, тебе это понравится.

Дженни как-то странно посмотрела на нас обоих, но ничего не сказала. Мы вернулись к ней домой, а Рудольф по-прежнему сидел на полу скрестив ноги. Мы пошли на кухню и там я ее очень тихо спросил — а что, этот Рудольф умеет говорить? Она ответила, что рано или поздно мы это узнаем.

Вечером Дженни познакомила меня с ребятами из группы и сказала, что играю на гармонике, как бог. Почему бы мне не играть с ними в клубе? Один парень спросил, что мне нравится больше всего играть, и я ответил — джаз, а он сказал, что просто не верит собственным ушам. Тут Дженни прямо подскочила и сказала:

— Это неважно, он справится, потому что сможет подстроиться под нас.

Так что этим же вечером я выступил вместе с ними и все решили, что от меня есть прок и я играю вполне нормально, а мне было хорошо стоять здесь и наблюдать, как Дженни поет и скачет по сцене.

В понедельник я решил посетить семинар доктора Квакенбуша, «Роль идиота в мировой литературе». Благодаря такому названию, я почувствовал себя важной птицей.

— Сегодня, — сказал доктор Квакенбуш студентам, — к нам пришел гость, который время от времени будет посещать наш семинар. Познакомьтесь с мистером Форрестом Гампом! — Все повернулись ко мне, и я помахал им рукой, а потом начались занятия.

— Идиот, — говорил доктор Квакенбуш, — играет важную роль в истории мировой литературы. Полагаю, все вы слышали о таком персонаже, как «деревенский дурачок», это обычно некий умственно-отсталый человек, проживающий в сельской местности. Часто он становится предметом насмешек и преследования со стороны окружающих. Однако в средние века среди аристократии распространился обычай держать при дворе шутов, то есть таких людей, которые смешили королевским персон. Часто такие люди вовсе не были настоящими идиотами или умственно-отсталыми. Иногда это были обычные клоуны или юмористы…

И так он разглагольствовал, а я все яснее понимал, что идиоты — вовсе не такой же никчемный народ, что их существование оправдано какой-то целью, прямо как говорил когда-то Дэн, и их цель — заставить людей смеяться. Да, это было неплохо.

— Основная цель введения такого персонажа для большинства авторов, — продолжал доктор Квакенбуш. — это реализация приема «двойной фиксации», то есть одновременно раскрытия как глупости шута, так и раскрытия высшего смысла глупости как таковой. Иногда, великие писатели, такие, например, как Шекспир, использую такой персонаж для осмеяния главного героя произведения, тем самым способствуя скорейшему прозрению читателя.

Тут я несколько запутался. Впрочем, естественно. В общем, потом доктор Квакенбуш сказал, что для того, чтобы продемонстрировать на практике то, о чем он говорил, мы разыграем пьесу Шекспира «Король Лир», где одновременно присутствуют и шут, и скрытый безумец, и даже сам король чокнутый. Он сказал, что парень по имени Элмер Харрингтон Третий будет играть роль сумасшедшего Бедного Тома, а девица по имени Люсиль будет играть Шута. Еще один парень, по имени Хорэс, будет играть старого чокнутого короля Лира, а мне он сказал:

— Ну, а ты, Форрест, почему бы тебе не сыграть роль герцога Глочестера?

Мистер Квакенбуш сказал, что добудет кое-какие вещи на театральном факультете, но костюмы мы должны сделать сами, и чтобы все это было «реалистическим». Ума не приложу, зачем я тогда ввязался во всю эту историю?

Тем временем в нашей группе, «Треснувших яйцах», наметился прогресс. Прилетел парень из Нью-Йорка, и сказал, что хочет записать нас на пленку в студии. Все ребята были просто в восторге, в том числе Дженни и я. Этого парня из Нью-Йорка звали мистер Фиблштейн. Он сказал, что если все пойдет хорошо, наша группа будет самой модной штукой со времени изобретения телевизора. Все, что от нас требуется, сказал мистер Фиблштейн, это подписать одну бумажку, а потом бы будет деньги грести лопатой.

Наш клавишник, Джордж, учил меня играть на синтезаторе, а наш ударник Мози научил бить по барабанам. Забавно было учиться этим штукам, и играть на гармонике. Днем я практиковался, а вечером играл в клубе с ребятами.

Как-то днем прихожу я с семинара, а Дженни сидит одна на кровати в полном одиночестве. Я спросил ее, а где Рудольф, а она говорит, что они «разошлись». Я спросил, почему, а она отвечает:

— Потому что он вонючий козел, как и все остальные мужики!

— Почему бы нам тогда не поужинать и не обсудить все это? — спрашиваю я.

Само собой, большую часть времени говорила она одна, и это была сплошная чернуха о мужиках. Она говорила, что все они «ленивые, безответственные, самовлюбленные, низкие типы». Так она долго говорила, а потом начала плакать. Я говорю:

— Ну же, Дженни, не плачь! Все это чепуха! Этот парень Рудольф вовсе не для тебя, все равно он все время сидел на полу, скрестив ноги.

А она отвечает:

— Да, Форрест, наверно, ты прав. Наверно, пора нам возвращаться домой.

Так мы и сделали.

А когда мы пришли домой, Дженни начала раздеваться. Она сняла все, кроме трусиков, а я сидел на кровати, стараясь не смотреть на нее. Но она подошла прямо ко мне и сказала:

— Форрест, я хочу, чтобы ты меня трахнул, прямо сейчас!

Я чуть под кровать не свалился! Но вместо этого так и остался сидеть, глядя на нее, разинув рот. Тогда она пристроилась рядом со мной, и начала возиться с моими штанами, а потом сняла с меня рубашку и начала меня целовать и все такое прочее. Сначала я ее стеснялся, странно было, что она со мной так поступает. Конечно, я только об этом давно мечтал, только не ожидал, что все вот так получится. А потом на меня что-то нашло, и мне стало все равно, что я думал, и я больше ни о чем не думал, и мы стали кататься по кровати, и она сняла с меня почти всю одежду, а потом стянула трусы и тут ее глаза округлились: