— Не такой хороший, как у Анан, но у нее я не жила. А на корабле воняет и очень громко.

— Кто такая Анан?

— Моя подруга по лыжному классу. У нее такие же сапоги, как у меня, только синие.

— Понятно. Анан тоже здесь?

— Нет, она… она полетела на другом.

— На другом корабле?

— Да. Мы с ней встретимся на Хайя.

— На Хайяме.

— Ага.

— Где сейчас Анан?

— Ее корабль на Гань-Дэ. Мама говорит, что все хорошо, их корабль просто отдыхает, и… и тогда мы встретимся на… и тогда мы встретимся.

— Надеюсь, встретитесь.

Когда в юности Асала высадилась на Гань-Дэ — ей только-только исполнилось тринадцать, еще влажно поблескивали татуировки на щеке, символизирующие взросление, — она приняла решение. Перед ней лежали две дороги. Первая — скорбь: тоска, что никогда не уйдет, потому что дом не покидает человека. Вторая дорога хорошая — жизнь. Это означало вовсе отказаться от идеи дома как социального конструкта, придуманного, чтобы приковывать людей к местам и традициям даже тогда, когда от этого уже нет толка.

Асала помнила «Досли сактал эф нактал» — «Ветер здесь, а потом нет» — эпос Руксандры Эш, древней поэтессы и философа с Хорезми. В нем рассказывалась история шестнадцатилетнего мальчика, который, как все хорезмяне, жил в народе кочевников, обходил планету в поисках прохлады, влаги. Всегда на шаг опережая солнце.

Его народом, кет, целый век правила одна коррумпированная династия. Боясь перемен, люди не торопились их прогнать. Парень пытался всех переубедить, но не мог, и в итоге он столкнулся в бою насмерть с королем Бетом. Парень победил, но родные больше не желали его видеть, и следующие несколько лет он жил в изгнании, пока по случайности не столкнулся с ними вновь; и ночью он поджег их жилье. Большинство погибло. Выживших детей он взял к себе. Выживших взрослых добил. Каждый год он с детьми возвращался на это самое место и говорил: «Ветер унес все, что от них осталось, прочь».

Асале не нравилась эта книга — приходилось продираться через размер и древний язык, — но это последнее, что ей задала по учебе одна из матерей клана. Когда домашняя мать велела собирать вещи, только эта книга лежала на виду, и ее легко было прихватить с собой.

Сейчас, во взрослом возрасте, Асала не верила в знаки. Но в тринадцать лет она не могла найти других причин, почему именно эта книга из всех добралась с ней до Гань-Дэ: должно же это что-то значить. Гипатия больше не ее дом. Теперь дом — Гань-Дэ. На время. Всё и всегда — только на время.

Ветер унес все, что от нее осталось, прочь. Отныне Гипатия была для нее пустым звуком, и, когда шаттл с орбиты коснулся земли, Асала расстегнула ремни, встала и сделала вдох, как и многие десятилетия назад сделала вдох перед первым шагом на Гань-Дэ. Гипатия — просто очередная планета.

Рюкзак, который она собрала на «Альтаире», вывалился из ячейки по пути из космопорта к земле. Она подняла его и закинула на плечи.

— Это тебе не Хайям, — сказали Нико, чья сумка осталась в ячейке только потому, что у той заело замок. Они несколько раз с силой приложились плечом о дверцу, пока та наконец не распахнулась, вывалив сумку на них. Нико поймали ее раньше, чем она ушибла их. По крайней мере они оставили на корабле большую часть огромного количества своей техники. — Если честно, я даже удивлены, что мы добрались до планеты.

— Как и я, — сказала Асала, застегивая лямку рюкзака на поясе и затягивая туже, чем удобно. Потом сама себе скажет спасибо. Вес был немалый, и если автошаттлы о чем-то говорили, так это о том, что транспорт на Гипатии не стал лучше с тех пор, как она покинула ее тридцать четыре года назад. Возможно, им придется тащить все это из шаттл-порта в Альмагест на своих двоих. Девять миль[1], если не изменяла память.

— Теперь вы можете расстегнуть ремни, — сказал автоматический голос, когда по бокам шаттла поднялись главные двери. Они прилетели в шестиместной машине, хотя другие места остались пустыми.

— Теперь вы можете встать и забрать багаж, — сказал голос вслед выходящим Нико и Асале. Через тридцать секунд Асала услышала в спину: — Теперь вы можете выйти.

Нико фыркнули, Асала улыбнулась. А Нико были ничего. И как спутник — тоже ничего. Если они и нервничали по поводу высадки на планету, враждебной ко всему живому, то этого не показывали. Они повели, следуя различным табличкам, при этом совершенно уверенно, без всяких колебаний.

Не считая элементарного контроля периметра, Асала сфокусировалась на том, чтобы добраться до цели. Двигающаяся дорожка под ногами больше не двигалась. Резина протерлась так, что местами проглядывали механизмы под ней, многие даже торчали. За них несколько раз цеплялись громоздкие сапоги Нико.

— Нечего смотреть с таким самодовольным видом, — сказали они, заметив обувь Асалы — легковесные гибкие ботинки с тонкими подошвами. Асала без труда чувствовала все шероховатости земли.

— Я не самодовольная. Я подготовленная, — сказала она.

Вскоре они вышли на пограничный контроль, хотя «контроль» здесь — сильно сказано. Это слово подразумевало уровень бдительности и рвения, который здесь явно не найдешь.

Асала насчитала двадцать стоек, девятнадцать — пустых, а значит, существовало девятнадцать способов обойти единственного дежурного. Асала была готова поспорить, что все висящие камеры сломаны или слишком сбоят, чтобы от них был хоть какой-то толк. Халатность. А халатность означала, что любой инцидент повлечет большое число жертв.

Здесь на это всем было плевать.

— Я уж думали встретить здесь бегущие толпы, — сказали Нико.

— Они есть. Просто на другой стороне. Пошли. Покончим с этим, — сказала она.

Асала и Нико подставили запястья под сканер на стойке, но охранник даже не поднял глаза, чтобы сверить фотографии на голограмме.

— Причина визита? — спросил он.

Нико и Асала ответили хором — «бизнес» и «туризм» соответственно.

— Я приехала к семье, — сказала Асала, не подумав. Ни один гипатец не приедет к семье. Если они способны заплатить, чтобы вернуться, они бы лучше заплатили, чтобы вытащить любимых с этого булыжника.

— А я с ней. Планирую поработать, если получится. Так что и то, и другое. Бизнес и туризм. — Нико подхватили бестолковую ложь, затягивая их объяснение.

Но охранник и бровью не повел.

— Мне вообще-то все равно. Принтеры на первом этаже. Вам понадобятся дополнительные слои. — Его говор был горным, с южных пиков недалеко от самого крупного города Гипатии, но Асала не могла определить по акценту ни язык, ни тем более конкретный клан. И теперь ей уже ничего не говорили татуированные рисунки у глаза или родовые знаки. Как странно, что знание, которое было ее частью, теперь ушло навсегда.