– Хорошо, тогда еще один вопрос. Если тот, кто убил Зябликова, знал про его фантазии о крионике, значит, это близкий ему человек? Кому еще, кроме Олимпиады Бердниковой, мог ваш доктор про это рассказать?

– Если честно, я поражен Липиной осведомленностью, – ответил Стас. – Я-то с Игорем близко не общался, но вообще он был достаточно открытым человеком, так что знать могли многие. Надо у него в отделении поспрашивать.

– В прошлый раз Олимпиада Сергеевна показалась не вполне искренней… – осторожно начал Зубов, – … не все она рассказала, что сама знает.

– Ну, значит, надо спросить у нее еще раз. – Крушельницкий растер крепкой ладонью затылок, как будто у него внезапно начала болеть голова. – Олимпиада Сергеевна – человек непростой и не очень счастливый. Это из детства идет. Ей приходится гораздо сложнее, чем большинству людей, потому что она живет практически без кожи. Такая особенность. Но при этом она хороший человек, добрый и честный. И помочь в расследовании не откажется.

– А мы можем сейчас с ней поговорить? – спросил Зубов, которому вовсе не улыбалось тащиться в эту унылую, населенную безумцами Тмутаракань еще раз.

– Да ради бога. – Крушельницкий встал и начал решительно натягивать куртку. – Нам только нужно перейти в другое здание. Отделение, которым заведует Липа, находится не здесь.

Они вышли на улицу, и Зубов всей грудью вдохнул холодный воздух. Он только сейчас понял, как тяжело ему дышалось внутри «отделения номер 21 судебно-психиатрической экспертизы для подстражных испытуемых с палатами для нестражных испытуемых», как сообщала табличка на дверях здания.

Крушельницкий еле заметно усмехнулся. Но понимающе, без издевки.

– В отделении, которым заведует Олимпиада Сергеевна, есть палаты для принудительного лечения, – негромко сказал он. – Если у вас тонкая душевная организация, то приготовьтесь. Там можно много чего услышать, а иногда и увидеть.

Зубов только вздохнул. Они обогнули здание и свернули на протоптанную среди сугробов тропинку. Снег начал падать совсем недавно, но зима лихо наверстывала упущенное, и сугробы, старательно сметанные дворником, достигли уже вполне приличных размеров. Тропинка вела к другому двухэтажному зданию, довольно облезлому. Перед входом располагалась небольшая автомобильная парковка. Видимо, для персонала. На ней стояли красные «Жигули» седьмой модели, маленькая, юркая, кислотно-зеленая «Шевроле Спарк» и – Зубов даже глазам своим не поверил – старый темно-серый «Фольксваген», судя по номерам, тот самый, который был зафиксирован камерами видеонаблюдения и чей владелец сейчас спокойно жил в Германии.

Увидеть здесь эту машину было просто невероятно неожиданно. Зубов даже споткнулся, как внезапно пойманная лассо лошадь, и встал как вкопанный. Идущий впереди Стас остановился, поджидая его, посмотрел недоуменно.

– А ты знаешь, чьи это машины? – спросил он, собрав остатки профессионализма, чтобы не привлечь внимание Крушельницкого именно к серому «Фольксвагену».

Тот пожал плечами.

– Знаю. «Жигуль» – завхоза нашего. Он за все отделения отвечает, но машину тут оставляет, а не у административного корпуса, потому что здесь встать проще, особенно днем. «Спарк» – одной из медсестер, ей родители на день рождения подарили. А «Фольксваген» – Липин.

– Вот этот вот «Фольксваген» принадлежит Олимпиаде Сергеевне Бердниковой? – зачем-то уточнил Зубов, хотя и так все было понятно.

– Ну да, – Крушельницкий выглядел озадаченным. – А что тебя так удивляет?

– Нет-нет, ничего. Просто не женская машина, – невпопад ответил Зубов. – Ладно, пошли внутрь, а то холодно.

У капитана было стойкое ощущение только что сделанного важного открытия. Но какого именно? Над этим следовало еще подумать.

* * *

Следствие опять зашло в тупик. Думая об этом, капитан Зубов бесился, как запертый в клетку тигр. Не успел он обрадоваться найденной «подозрительной» машине, как след пришлось признать ложным. В ночи убийств Олимпиада Бердникова никак не могла за рулем данного транспортного средства перемещаться по городу. Именно в те даты у доктора Бердниковой стояли ночные дежурства в клинике: с 19 часов, когда она заступала на смену, и до восьми утра она безвылазно находилась в отделении.

Объяснить, как ее машина в это время оказывалась на трассе за пределами городской черты, она не могла.

– Из окон ординаторской, где мы спим ночью, стоянки не видно, – сказала она. – Вы же сами видите… Машина такая старая, вряд ли кто-то на нее покусится. Угона я не боюсь, эта рухлядь даром никому не нужна. Я вообще часто бросаю ее на стоянке на несколько дней. Она ведь то и дело ломается. Иногда меня кто-то из коллег подвозит домой, и тогда на следующее утро я добираюсь на работу на такси. Может ли машину кто-то взять на время, а потом вернуть? Теоретически, да. А практически я не очень понимаю, кому это нужно.

Последние слова она произнесла с гораздо меньшей долей уверенности. Но, как ни бился Зубов, а потом следователь, раскрывать свои секреты Олимпиада не собиралась. Михаила Бабурского она знать не знала, хотя, конечно, слышала о нем. А кто не слышал о бизнесмене, меценате и почетном гражданине? Наверное, любой житель города знал, кто такой Михаил Бабурский. Но все это ни на шаг не приближало следствие к разгадке причин его убийства и связи с доктором Зябликовым.

Беседы в художественной галерее к особому результату тоже не привели. Ни Ольга Бабурская, ни Анна Бердникова, ни Елена Кондратьева, ни гардеробщицы, уборщицы и смотрительницы залов никогда в жизни не пересекались с заведующим одним из отделений психиатрической лечебницы Игорем Зябликовым. И по фотографии его не опознала ни одна из женщин.

– Может быть, Егор… – неуверенно предположила Ольга Бабурская. – Мне кажется, он – именно тот, кто может вам помочь.

– Ермолаев? – уточнил майор Лавров. – Ваш фотограф?

– Ну да, он же подрабатывал не только у нас. Мы услуги фотографа заказываем нечасто, не каждый же день мы выставки открываем, а мальчику очень нужны деньги. Поэтому он на полставки оформлен санитаром, как раз в психиатрической больнице.

Это была важная информация, и оперативники бросились отрабатывать этот след, кляня себя за то, что сразу не выяснили, где еще работает улыбчивый студент-фотограф. Он был единственным звеном, связывающим галерею и больницу, а значит, и обе жертвы – Бабурского и Зябликова. Но парня, как на грех, не оказалось в городе. Вместе с друзьями он уехал в Москву встречать Новый год.

– Егорка целый год деньги на эту поездку копил, – рассказала мать Ермолаева. – Поехали они с ребятами к однокласснику их бывшему, тот в Москве учится, квартиру снимает. Они, когда ездят, всегда у него останавливаются. Дешево, на гостиницу тратиться не надо.

По словам матери, вернуться в город Егор должен был третьего января, потому что четвертого у него стояло дежурство в больнице, а пятого начиналась сессия.

– Вообще-то этот «перец» вполне мог взять на стоянке машину Бердниковой, совершить преступление, одно и второе, вернуть машину на место, и этого никто не заметил. Так-то там бардак, если вдуматься. Психиатрическая клиника, несколько отделений с буйными психами, а ворота стоят круглые сутки нараспашку и ни одной камеры. У них два года назад пациенты сбежали, так ведь все равно никто даже бровью не повел. И порядок не навел, – задумчиво сказал Зубов.