Стас стрелой взлетел на второй этаж, по пути стягивая куртку, ворвался в приемную, где кое-как приладил куртку на вешалку и коротко кивнул секретарше Верочке. Верочка на неженатого Крушельницкого всегда смотрела с изрядной долей лукавства, но он не обращал внимания. Что еще за ерунда, право слово.

В кабинете главного врача собрались почти все заведующие. Почти, потому что отделений, за исключением приемного покоя, в психиатрической больнице было пятнадцать, а руководителей присутствовало тринадцать. Не хватало только заведующей детским отделением (хотя она, как было известно Стасу, находилась в отпуске) и того самого Игоря Зябликова, на которого Крушельницкий так сильно злился с утра, числившегося заведующим общепсихиатрическим мужским отделением номер 1.

В кабинете, помимо главного врача, находились двое незнакомых мужчин в штатском. Однако легко можно было догадаться, что именно они приехали на том самом полицейском автомобиле, стоявшем во дворе. Стас тихонько подобрался поближе к стоящей у окна Липе, взял ее за руку, прошептал на ухо:

– Что случилось?

– Игорь погиб, – так же тихо ответила Липа. Глаза ее странно блестели. Наверное, от слез, хотя Стас не был полностью в этом уверен.

– Игорь? – Крушельницкий все еще не понимал, хотя сознание подавало отчаянные сигналы, пытаясь пробиться через возведенные оградительные стены. В непонимании всегда есть свои прелести.

– Игорь. Зябликов. Его нашли в лесу за городом. Кто-то привязал его к дереву и обливал водой до тех пор, пока он не замерз. Его убили, Стас.

Крушельницкому внезапно стало холодно. Так холодно, что просто зуб на зуб не попадал. Его затрясло в сильнейшем ознобе, хотя в больнице хорошо топили, да и людей собралось немало. Липа тихонько высвободила свою руку из его ледяных пальцев.

Приехавшие полицейские тем временем продолжили опрос коллег погибшего.

– Он жил один? – спросил первый штатский, повыше и постарше. – У него была семья?

– Игорь Павлович был в разводе, – ответила высокая полная женщина, возглавляющая соматогериартрическое отделение. – Причем давно. Родители у него умерли, он жил один.

– Тогда понятно, почему его не сразу хватились, – мрачно сказал второй полицейский, моложе и не такой суровый, чем-то даже похожий на нахохлившегося воробья. – А почему никто не отреагировал, когда Зябликов сегодня не вышел на работу?

– Я отреагировал, – со своего места у окна негромко отозвался Стас. – Я был вынужден отправиться вместо него на комиссию МСЭК. Злился страшно. Игорь не пришел, оттуда начали звонить, и мне срочно пришлось ехать.

– Почему не попытались выяснить, где он и что с ним?

Крушельницкий пожал плечами:

– Я позвонил, но телефон был выключен. Времени особо не было, я просто сел в машину и поехал.

– И больше ему не звонили?

– Нет.

– И вы не удивились? Игорь Павлович ранее прогуливал работу без предупреждения? Он не пил?

– Нет, конечно. – Главный врач нервно поправил очки в тонкой оправе. – Пьющий психиатр – это нонсенс, знаете ли. Зябликов всегда был очень ответственным человеком. Поэтому, во-первых, решили, что отсутствует он по уважительной причине. Ну, мало ли. Заболел, высокая температура или срочно куда-то уехал. А во-вторых, ждали его звонка с объяснениями. Конечно, если бы до конца дня он не дал о себе знать, мы бы начали его искать.

– Искать его не надо. Мы его уже нашли, – мрачно сказал молодой полицейский. – И обстоятельства его смерти кажутся нам крайне странными. У кого-нибудь из вас есть предположения? Может, этот ваш Зябликов входил в секту? Или, наоборот, в кружок любителей здорового образа жизни?

– Вы шутите? – спросила одна из заведующих. – Вы считаете, человек может добровольно захотеть заморозить себя живьем?

На этих словах Липа вдруг вздрогнула, да так сильно, будто по ее телу прошла судорога. Стас изумленно посмотрел на нее.

– Извините, – сказала Липа громко, и все присутствующие тут же посмотрели в ее сторону. – Извините, я не запомнила, как вас зовут.

– Я – майор Лавров, – тут же повторно представился тот, который постарше и повыше. – А это капитан Зубов. А к вам как обращаться?

– Я Олимпиада Сергеевна Бердникова, заведующая девятым отделением, – представилась Липа. – Мне кажется, я обладаю важной для следствия информацией. Но я бы хотела поговорить с вами лично. Не при всех, если это возможно.

И тут Стас заметил, как на лице капитана Зубова вдруг возникло выражение неподдельного интереса к происходящему. Любопытно! Очень даже любопытно!

– У вас были с Зябликовым личные отношения? – спросил Лавров.

– Нет. – Теперь уже Липа выглядела удивленной. – У меня не было с ним никаких отношений, кроме сугубо служебных. Я не об этом. Просто мне кажется, что я знаю нечто важное.

– Хорошо. – Майор Лавров, похоже, принял решение. – Давайте отпустим ваших коллег. За исключением главврача, хотя бы потому, что это его кабинет. Или вы хотите поговорить наедине?

– Нет, конечно. Я не против присутствия Олега Николаевича. В моем сообщении нет ничего конфиденциального, просто я не считаю нужным распространять слухи максимально широко. – Олимпиада Бердникова обладала решительным характером. – И еще я бы хотела, чтобы остался доктор Крушельницкий.

– Я возглавляю отделение судебной психиатрии, – устало пояснил Стас. Происходящее ему не нравилось настолько, что у него начала болеть голова. – И да, я бы хотел остаться.

Он видел, как старший полицейский – Сергей Лавров наконец-то его узнал. Несколько лет назад они общались, когда Стас по поручению Лагранжа проводил экспертизу вменяемости одной женщины, совершившей несколько убийств. Убийца пыталась симулировать безумие, выдавая свои действия за серийные убийства. Но Крушельницкий составил заключение, в котором признавал женщину полностью вменяемой и во всей полноте осознающей собственные действия.

Коллеги разошлись, тихонько переговариваясь между собой. Было ясно, что страшная смерть Игоря Зябликова произвела на врачей психбольницы тягостное впечатление. В кабинете остались полицейские, взволнованный главный врач, Липа и он, Стас.

– И что вы хотите нам рассказать? – Сергей Лавров отодвинул стул и сел, жестом предложив и остальным устраиваться за столом. Липа села, поскольку ее не держали ноги.

Стас видел, как она волнуется. Смертельно волнуется. И это его пугало. Обычно Олимпиада Бердникова держала свои эмоции под мощным контролем. Таким мощным, что бушующее в ней пламя выжигало ее изнутри. Сейчас Олимпиада была бледна, смертельно бледна, как старинная восковая кукла.

– У Игоря была идея-фикс, – сказала она, сцепив лежащие на коленях руки. Ногти впились в кожу, оставляя отметины – белые полумесяцы. – Он тяжело болел – у него был рассеянный склероз. Он особо никому не рассказывал. Он вообще был довольно закрытым человеком. Знали немногие, но мы со Стасом знали. – Она покосилась на Крушельницкого, но тот молчал. – В общем, Игорь был уверен, что в будущем, лет через пятьдесят или даже сто, его болезнь научатся лечить. Не вызывать ремиссию, а излечивать полностью. И он на полном серьезе рассматривал для себя возможность заключить контракт на крионирование.