Грэхем закончил четвертый круг, когда на палубе появился предмет его размышлений. Вместо мехов она надела пальто из верблюжьей шерсти, вместо шерстяного шарфа повязала вокруг головы зеленый хлопковый, обулась в спортивные туфли на пробковой платформе — и сейчас ждала, когда Грэхем подойдет поближе.

Он улыбнулся и кивнул:

— Доброе утро.

Жозетта подняла брови:

— Доброе утро? И это все, что вы хотите сказать?

— А что нужно еще? — удивился Грэхем.

— Вы меня разочаровали. Я полагала, что англичане встают ни свет ни заря и съедают знаменитый английский завтрак. Я поднялась в десять, а вас нигде нет, и стюарды говорят, что вы до сих пор в каюте.

— Увы, здесь на корабле английских завтраков не подают. Пришлось обойтись кофе. Я выпил его в кровати.

Жозетта нахмурилась с показной строгостью:

— И вы даже не спросите, почему я хотела вас увидеть сразу, как выбралась из постели?

— Извините, я не принял ваши слова всерьез. Так почему вы хотели со мной увидеться?

— Так-то лучше. Не совсем хорошо, но лучше. Вы днем отправитесь в Афины?

— Да.

— Я собиралась попросить, чтобы вы взяли меня с собой.

— Понятно. Я…

— Но уже слишком поздно.

— Мне очень жаль, — ответил обрадованный Грэхем. — Я был бы счастлив вас взять.

Она пожала плечами:

— Слишком поздно. Маленький турок, мистер Куветли, уже пригласил меня, и я — faut de mieux[34] — согласилась. Он мне не очень нравится, но хорошо знает Афины. С ним будет интересно.

— Полагаю, да.

— Он интересный человек.

— Безусловно.

— Конечно, я могла бы попробовать убедить его…

— К несчастью, тут есть одна трудность. Вчера вечером мистер Куветли попросился сопровождать меня, потому что никогда раньше не бывал в Афинах.

Произнося эти слова, Грэхем получил большое удовольствие. Но Жозетта смешалась всего на мгновение, после чего расхохоталась:

— А вы, оказывается, ничуть и не вежливы. Не прервали меня, хотя знали, что говорю неправду. Вы злой. — Она снова засмеялась. — Но вышло забавно.

— Мне правда жаль.

— Вы так добры. Я только пыталась держаться по-приятельски. Вообще-то мне все равно, ехать в Афины или нет.

— Уверен, мистер Куветли будет счастлив, если вы к нам присоединитесь. И я, конечно, тоже. Вы наверняка знаете Афины намного лучше, чем я.

Ее глаза внезапно сузились.

— Что вы имеете в виду?

Грэхем не имел в виду ничего особенного. Он миролюбиво улыбнулся и произнес:

— Я подумал, что вы, вероятно, танцевали здесь.

Жозетта мрачно уставилась на него; улыбка на губах Грэхема поблекла.

— По-моему, вы не такой уж хороший, каким казались, — медленно проронила Жозетта. — По-моему, вы совсем меня не понимаете.

— Возможно. Мы ведь познакомились недавно.

— Если женщина — артистка, вы сразу считаете ее черт знает чем. — В голосе Жозетты слышалась обида.

— Вовсе нет. Мне такое и в голову не приходило. Не хотите прогуляться по палубе?

Она не пошевелилась.

— Я начинаю думать, что вы мне ни капли не нравитесь.

— Жаль. Я очень рассчитывал на вашу компанию во время плавания.

— У вас же есть мистер Куветли, — злорадно ответила она.

— Верно. К сожалению, он не столь привлекателен, как вы.

Жозетта ядовито рассмеялась:

— А, так вы заметили, что я привлекательна? Чудно. Очень польщена. Большая честь для меня.

— Кажется, я чем-то оскорбил вас, — сказал Грэхем. — Извините.

Она махнула рукой:

— Забудьте. Наверно, дело в том, что вы просто глупый. Вы хотели пройтись? Давайте пройдемся.

— Прекрасно.

Едва они сделали три шага, Жозетта вновь остановилась и обернулась к Грэхему:

— Зачем вам брать в Афины этого маленького турка? Скажите ему, что не можете. Вежливый человек на вашем месте поступил бы так.

— И взял бы вас?

— Если пригласите — пойду с вами. Я сыта по горло кораблем, и мне хочется поговорить по-английски.

— Боюсь, мистеру Куветли это не покажется настолько вежливым.

— Если бы я вам нравилась, о мистере Куветли вы бы не волновались. — Она пожала плечами. — Ладно, не важно. Я все понимаю. Вы жестокий, но это не важно. Мне скучно.

— Сожалею.

— Да, сожалеете. Но от ваших сожалений скука не проходит. Давайте погуляем. — Они пошли дальше. — Хозе считает, что вы ведете себя неосторожно.

— В самом деле? Почему?

— Тот старый немец, с которым вы беседовали. Откуда вы знаете, вдруг он шпион?

Грэхем прыснул:

— Шпион? Какая нелепая мысль!

Жозетта бросила на него холодный взгляд:

— И что же в ней нелепого?

— Если бы вы пообщались с ним, вы бы поняли: в такое поверить нельзя.

— Может, и так. Хозе вечно подозрителен. Всегда думает, что люди о себе лгут.

— Откровенно говоря, когда Хозе кого-то не одобряет — это для меня лучше любого рекомендательного письма.

— Да нет, не то чтобы не одобряет. Ему просто любопытно. Он любит выведывать про людей грязные подробности. Думает, что все мы животные. Его никогда не ужасают ничьи поступки.

— Звучит довольно глупо.

— Вы не понимаете Хозе. Добро и зло, о которых нам рассказывали в монастыре, для него ничего не значат. Он говорит: что для одного добро, для другого может оказаться злом, поэтому глупо рассуждать о плохом и хорошем.

— Иногда люди совершают хорошие поступки просто оттого, что хотят сделать добро.

— Только потому, что им нравится чувствовать себя хорошими — так считает Хозе.

— Как насчет тех людей, которые удерживаются от плохих поступков, чтобы не делать зла?

— Хозе говорит: когда человеку действительно нужно что-нибудь сделать, он не заботится, что о нем скажут другие. Будет по-настоящему голодать — украдет. Попадет в настоящую опасность — убьет. Если по-настоящему испугается — станет безжалостным. Хозе говорит, что добро и зло придумали сытые люди, которым ничего не грозило, чтобы не тревожиться о тех, кто голоден и в опасности. Все просто: поступки человека определяются его нуждами. Вот вы не убийца. Вы утверждаете, что убийство — зло. А Хозе полагает, что вы такой же убийца, как Ландрю или Вейдманн.[35] Просто вам повезло, что не нужно было никого убивать. Хозе когда-то слышал немецкую пословицу: «Человек — это обезьяна, разряженная в бархат». Он любит ее повторять.