Передо мной возник длинный коридор – такой же, как и у нас. Но на этом сходства заканчивались. Пол, стены и потолок были покрыты кромешной чернотой. Из открытых дверей проникали оставшиеся лучи дневного света и давали разглядеть рельеф на стене. Там явно висели картины, угадать наличие которых можно было только по угольным выпуклостям. Ближе к входу из стены торчали крючки, а дальше по коридору стоял испуганный на вид столик, словно он все еще не мог поверить в то, что сгорел. Но самого важного я не видел: моего рюкзака.

Сначала я почувствовал даже какое-то облегчение. Ну, украли и украли, что ж тут поделаешь? Но что-то говорило мне, что он все еще находится в этой квартире и что я должен найти его. Я набрал полные легкие пепельного воздуха, зажмурился, как будто намеревался нырнуть в мутный водоем, и пролез сквозь прибитые к дверному проему доски. Входную дверь я открыл как можно шире и удостоверился, что она от стихии и времени настолько осела, что не захлопнется от дуновения ветра. На лбу у меня проступили горячие капли пота, а руки, наоборот, заледенели.

Аккуратно переступая и касаясь стен, я начал красться вглубь по коридору. Тишина тут была не пустая. Не такая, какая бывает в пещерах и заброшенных домах. Когда папа был еще с нами, я бывал с ним в таких местах и отчетливо помнил спокойствие спящего помещения. Здесь же структура тишины была подвижна. Она переливалась, обтекала углы и завихрениями летала из комнаты в комнату. Мне хотелось верить, что это происходило из-за моего рюкзака, хотя я прекрасно понимал, что он был не настолько одушевлен, чтобы вызвать столь бурную реакцию. А я здесь находился еще слишком недолго.

«Наткнуться бы хоть на одно знакомое привидение!» – со стоном подумал я и взглядом обыскал потолок. Но тут же осознал, что местных привидений я знал только по рассказам Василька, очень красочным, но все же только рассказам. Я верил каждому его слову, но причислять кого-то, кого я ни разу не видел, к своим знакомым в данный момент мне казалось неуместным.

Дойдя до столика, я схватился за него, как за спасательный круг, и он вмиг рассыпался в черный прах. Я отпрянул и в ужасе поднес ладони к лицу. Они были сплошь черные. Как будто квартира начала превращать меня в часть самой себя.

«Надо бежать отсюда», – судорожно решил я и рванул к двери. И тут я краем глаза увидел, что рядом со мной кто-то есть…

Сердце мое остановилось среди двух ударов, и я замер. По левую сторону, на расстоянии протянутой руки, что-то метнулось и тоже застыло. В моих висках зашумела кровь. Мне очень хотелось расплакаться, и я действительно один раз беспомощно всхлипнул. Некто бездвижно наблюдал за мной. Вдруг я решил, что неизвестность хуже всего, пусть я даже увижу самого черта, резко повернул голову в сторону своего преследователя и увидел самого себя.

От неожиданности и облегчения я даже в голос рассмеялся. Передо мной было всего лишь мое же отражение в порядком закопченном зеркале. Сердце снова успокаивалось, а я все смеялся. Потом я выпрямился и улыбнулся сам себе. Теперь мое напряжение наконец спало, и я мог спокойно и без страшилок в голове искать свой рюкзак.

Насвистывая, я зашел в первую комнату и оказался в кухне. Тут среди черноты светились проблески металла и белизны. Пламя не смогло охватить плиту, раковину и холодильник, и я расслабился еще немного. Чары обратившегося в уголь столика стали развеиваться. Воздух здесь был удушливый, давящий на грудь, и я почувствовал, что мне надо поскорее отсюда уходить, чтобы никому не пришлось бы меня спасать уже второй раз за сегодняшний день.

Я уже собрался идти в следующую комнату, как внезапно понял, что что-то тут не так. С наморщенным лбом я еще раз оглядел пострадавшую кухню. Ничто не должно было испугать меня больше, чем все остальное, что я до сих пор увидел, но какой-то животный инстинкт снова заработал в моих недрах. И говорил он мне, что надо уносить все свои четыре лапы. Я сглотнул сухую слюну и перевел мечущийся взгляд от холодильника к окну, от окна к плите и снова к холодильнику. И тут озарение захлестнуло и заполнило меня болезненной ясностью. Холодильник был включен.

Тихое, почти неуловимое жужжание выдавало его. На одеревеневших ногах я подошел к нему и открыл дверцу. Яркий свет клином упал на меня, и я увидел перед собой начатую колбасу, парочку огурцов, помидоров, несколько кусков хлеба и упаковку молока. Пальцы мои впились в холодную ручку. Ничто из этого не было испорчено, ни от чего не исходило резкого запаха, но меня тем не менее или, вернее, как раз из-за этого стало тошнить.

– Мама, – успел прошептать я, и тут же услышал грохот, с которым захлопнулась входная дверь.

Меня передернуло так, что рука моя сорвалась с ручки холодильника, и я забился за открытую дверцу, как за щит.

Мне вспомнилось, что некоторые мелкие животные умирали от страха. У них просто разрывалось малюсенькое сердечко, не приспособленное к бурным переживаниям. Относились ли воробьи к таковым? Съежившись, я прильнул к твердым, заледенелым полкам и зажмурил глаза, но сразу решил, что лучше видеть свою погибель в лицо, и снова открыл их. Сквозь зловещее жужжание холодильника я уловил неравномерные, медленные шаги. Кто-то крался ко мне.

Мне хотелось крикнуть, что я не хотел ничего плохого, что я просто искал свой рюкзак и никогда больше не вернусь, если мне только позволят уйти живым, но язык превратился в неподатливую кость, и из моего высохшего рта послышались только неразборчивые стоны.

Шаги приблизились к холодильнику. По моим щекам стекло две громадные слезы, и я издал истошный вопль.

Моментально мне по макушке дали чем-то маленьким и твердым.

– Ты чё орешь?! – крикнул мне мой истязатель каким-то слишком высоким голосом.

Удивленный, я перестал верещать и покосился вверх. Передо мной стоял худощавый и до ужаса грязный мальчишка примерно моего возраста. Одежда лохмотьями свисала с его костлявого тела, а на голове копна черных волос торчала упругими клочками во все стороны. Правда, какой у них настоящий цвет, понять было невозможно, так как мальчишка пропитался чернотой квартиры до самих ногтей и походил на тощего домовенка. На кругловатом лице с высокими скулами недовольно кривился широкий рот и грозно блестели белки зеленых глаз. По крайней мере, в руках у него не было колющего или какого-либо иного оружия, с некоторым облегчением заметил я.

– К-кто ты? – еле пролепетал я пересохшими губами.

– Это ты меня спрашиваешь, наглец сопливый? – фыркнул мальчишка и пнул меня слегка ногой. – А ну выходи из моего холодильника, воришка несчастный!

– Я не собирался ничего брать, – жалобно захныкал я, но тут же взял себя в руки.

Намного вредней Борьки Захаркина этот мальчуган быть не мог, а того я тоже не особо боялся. Я поднялся на ноги и закрыл холодильник. На улице становилось уже совсем темно. Черный мальчишка, прищурившись, смотрел на меня пронзительным, недобрым взглядом.

– Это ты сюда мешок свой драный забросил? – грозно спросил он, скрестив руки.

На его месте я, конечно, постеснялся бы называть сносный, приличный и, по крайней мере, негрязный вдрызг рюкзак драным мешком, но он явно чувствовал себя тут хозяином и хотел любым способом подчеркнуть свое превосходство. Я кивнул.