– Да, долго, – ответил Мирон с полным ртом и ткнул в нее вилкой. – Хочешь тоже?

Гаврюшка насупилась еще больше и отвела взгляд.

– Не бойся, ничего я ему не расскажу, – вдруг рассмеялся Мирон.

Гаврюшка вытаращилась на него в недоуменном испуге.

– Чего ты кому не расскажешь?

Мирон подмигнул ей, и Гаврюшка покраснела.

«Да что ты вообще можешь обо мне знать?» – чуть не крикнула она, но было заметно, что она заволновалась.

Мирон улыбался все шире.

– Он много чего знает, – предупредил я Гаврюшку, и подбородок ее задрожал.

– Да ладно тебе кукситься! – махнул на нее рукой Мирон и вытер рот рукавом, устроив у себя на лице кашу из сажи и жира. – Нормальная же девчонка вроде! Не то что эта Маша-Раскрасаша…

Гаврюшка закатила глаза, но повеселела.

Тут внезапно поднялся Тимофей, подпорхнул на свой неземной манер к Мирону и положил ему белую ладонь на голову, сбросив тем самым кастрюльку. Мирон уставился на него диким взглядом волчонка. Тимофей долго смотрел на него сверху вниз, потом улыбнулся и проговорил:

– Знаешь, все мы скучаем по нашим мамам. Ты не один.

Глаза Мирона раскрылись еще шире и вмиг стали влажными. Все двенадцать свечей отражались в них. Я растерянно переглянулся с остальными ребятами, не участвовавшими в этой странной сцене. Внезапно послышался пронзительный всхлип и Мирон разрыдался, уткнувшись своим черным лбом в небесно-голубой свитер Тимофея. Это была картина маслом. Черное, увешанное железяками чучело в обнимку со светящимся, эфемерным ангелом. Когда Мирон оторвался от Тимофея, он стал немного чище, а Тимофей – намного грязней. Вокруг все потупили взгляды, и Тимофей как ни в чем не бывало снова прошел к своему месту.

– Я сделал вам трубу, – просипел Мирон и ткнул пальцем в темноту чердака. – Сейчас там у вашего объекта вожделения как раз целое собрание. Но, думаю, ночью не стоит ни за кем увязываться. Разве только я мог бы, но меня самого ищут. Так что лучше мне не соваться лишний раз за пределы двора.

– И почему тебя ищут? – спросила Гаврюшка уже более благожелательным тоном.

– Потому что я из детдома сбежал, – без пафоса поведал Мирон, и Гаврюшка понимающе кивнула.

– Из коррекционного, – с вызовом добавил Мирон.

Гаврюшка снова кивнула.

– Следующим пойду я, хорошо? – вызвался ни с того ни с сего Макарон. – Следить буду за каким-нибудь гостем то есть.

– Пожалуйста, – пожал я плечами.

Макарон вздрогнул и задумался.

– Тихо! – шикнул вдруг Мирон и вскочил, растопырив руки. – Там кто-то за дверью!

Все напряглись и затаили дыхание. И до нас действительно донеслись шорохи, характерные для развешивающих уши и старающихся быть тихими малолеток. Макарон вскочил и бросился к двери, за ним подорвались Василек и Гаврюшка. Послышались быстрые, удирающие по лестнице шаги. Макарон распахнул дверь, и лестничная клетка наполнилась криками и топотом.

– Они нахалы, эти красные квадраты, – вздохнул Мирон. – Ух, отлупасил бы их сейчас! Жаль, что мне скрываться надо…

– Что ты еще про них знаешь? – спросил я.

– Не так уж много, – с досадой процедил Мирон. – Знаю только, что они не прочь немного помухлевать в игре. Сегодня Борька этот рыжий уже терся около киоска господина Дидэлиуса.

Во мне все вскипело. Я знал, что мог положиться на господина Дидэлиуса, но правила игры должны были соблюдаться и уважаться.

– Ладно, надо будет снова на военные переговоры с ними собраться как-нибудь, – вздохнул я. – Но теперь пора спать. Мама наверняка уже ждет.

Мирон потупил глаза и еле заметно покачал головой.

– Иди-иди, спокойной ночи.

Я обвел его взглядом. Мне хотелось потрепать его за плечи, сказать, что когда-нибудь все будет хорошо, что я могу быть его братом. Но я только пожелал ему спокойной ночи, хотя не мог себе представить спокойной ночи в его кошмарненьком жилье, и пошел домой.

В следующие дни я то и дело зависал в своем открытом окне и пытался высмотреть что-нибудь дельное в подсматривательную трубу Мирона.

На обоих концах картонного туннеля находились сложные зеркальные конструкции, и виделось мне все вверх дном, отчего уже через пару минут начинала кружиться голова, что было в моем висячем состоянии небезопасно. К тому же видно было откровенно плохо. Я, правда, тем не менее умудрился разглядеть колоритный кусок интерьера гостиной Ляльки Кукаразовой.

Больше всего мне нравились старинный граммофон, красующийся на подставке из красного дерева, и, конечно же, тот самый большой стеклянный шар, существование которого я столь уверенно пророчил. Он стоял на журнальном столике перед изумрудным диваном.

Как ни странно, но то, что я оказался прав, не вызвало у меня никакой эйфории. Я только улыбнулся всеведущей улыбкой и одним кивком констатировал факт наличия желаемого. Как будто иначе и быть не могло. Словно я был волшебник, и реальность, кровь из носу, должна была подчиняться моей воле.

Тем не менее я был, разумеется, окрылен такой покорностью Вселенной и на радостях даже пару раз сходил в школу, выдержав один раз три, а в другой раз целых пять уроков без астматических приступов. Мама была мною довольна и не с таким грустным видом, как обычно, смотрела свои туристические передачи.

Кроме интерьера я улицезрел парочку собраний, на которых, к моему сожалению, никто не витал под потолком и не вылетал в окно на метле. Гости сидели, как это заведено у взрослых, на диване и в креслах, пили чай с пирожками и, судя по телодвижениям, часто смеялись или плакали.

Лялька Кукаразова выглядела даже в перевернутом виде всегда неотразимо. Я изумлялся ее шляпкам, длинным платьям и блестящим брюкам, ее замысловатым прическам и светящимся губам.

Иногда все вставали и танцевали. Кто парами, кто сам по себе. Все должно было быть скучным. Скучным, как разговоры бабинца на кухне или за пьяными застольями с мужьями в дни рождения и в другие непонятные для меня праздники. Но собрания у Ляльки Кукаразовой представлялись мне чем-то ужасно интересным и загадочным. Естественно, свою роль играли неординарные гости и наличие того самого светящегося шара, и фантазия моя дописывала нехватающий звук и фантастические сюжеты.

Пантик поправился, и закаменело-отрешенное лицо тети Любы, с которым она беспрестанно бегала от дома до врача, аптеки и обратно, расслабилось и привычно заулыбалось, а бабинец, игнорирующий ее в это напряженное время, снова стал лучезарно скалиться и здороваться сладкими голосками.

Вражеский полк затих в своем подъезде, но я был уверен, что они не бездействуют. Над нашим двором завис густой воздух напряженных нервов и приближения разгадки новых тайн. Василек уверял, что привидения на чердаке не на шутку разбушевались и что дуршлаг его дрожал, как в эпицентре землетрясения.