— Когда они умерли, буквально один за другим, я… Мне вдруг показалось, что мир рухнул. Наверное, звучит глупо?

— Ничего подобного! То, что у меня с папой все было по-другому, не означает, что я не могу понять твоего горя!

— Когда умерла мама и мы с отцом остались одни, я впервые в жизни по-настоящему испугался. Ему ведь было под восемьдесят, и он тяжело пережил мамину смерть. Они были вместе почти шестьдесят лет, можешь себе представить? Я так боялся и его потерять, что звонил при каждом удобном случае, проверяя, все ли у него в порядке… Папа продолжал работать, ведь сидеть дома, без мамы, он не мог. Там он и умер, на своем рабочем месте. Все случилось весной, в мой первый консерваторский год. Я пропустил месяц и едва не вылетел — меня пожалели. Похоронив папу, я перестал есть.

— То есть как — перестал?

— Все обратно лезло. Потерял килограммов десять, наверное, даже ходить не мог — только по квартире, держась за стенку.

Рита представила себе это плачевное зрелище, ведь Стас всегда был худеньким, и ужаснулась.

— Спать тоже не мог, — продолжал он между тем, не глядя на собеседницу, словно боясь прочесть неодобрение на ее лице. — Нашел у мамы в шкафчике снотворное, выпил… Инструкцию не читал, тяпнул сразу пять таблеток — чтобы наверняка заснуть, но не учел, что при такой резкой потере веса, да на голодный желудок… Короче, соседка вовремя вызвала «Скорую». У нее был дубликат ключей от нашей квартиры — я сам давал, когда мама умерла, прося, чтобы она за отцом приглядывала в мое отсутствие.

— Слава богу!

— Когда меня откачали, я решил, что зря: такая смерть казалась легкой и безболезненной, а мое возвращение означало, что проблемы никуда не делись и придется их решать…

— И ты попробовал опять?

— Таблеток достать не удалось, пришлось воспользоваться старой доброй бритвой и ванной с горячей водой.

— И как же ты выжил на этот раз?

— Благодаря все той же соседке, Валентине Леонтьевне. Она, видно, сочла своим долгом продолжать присматривать и за мной — особенно после того, что произошло. Тогда-то меня и поставили на учет в ПНД, ведь бесполезно было доказывать, что это — тоже несчастный случай.

— Тебя положили в больницу?

— Там я понял, что не могу оставаться в Волгограде, в нашей с родителями квартире, иначе рано или поздно доведу дело до логического конца. Я перевелся в консерваторию Чайковского и переехал в Москву.

— Ты рассказал о двух случаях, — напомнила Рита.

— Я оказался в общежитии, — сказал он. — Впервые в жизни вокруг ни одного знакомого лица. Я и в Волгограде не был душой компании, и друзей мог по пальцам пересчитать, а тут — огромный суматошный город, учеба шла невероятно тяжело… И это не говоря о том, что жить приходилось на одну стипендию. Я даже подумывал бросить музыку, к чертовой матери, и заняться чем-то другим… Проблема в том, что я больше ничего не знал и не умел! Я скучал по дому, но знал, что возвращаться нельзя. Пытаться снова резать вены в общежитии — сама понимаешь, ведь сразу найдут, а я не желал повторения предыдущего опыта.

— Что ты сделал?

— Пошел к невропатологу, наврал, что страдаю бессонницей, пожаловался, что из-за этого не могу сосредоточиться на учебе. Получил рецепт на сильное снотворное.

— И кто же тебе помог?

— Преподаватель — тот самый, который любил неаполитанские песни, я тебе о нем рассказывал. Я не пришел на занятие, а он терпеть не мог прогульщиков, поэтому заставил соседа по комнате отправиться в общежитие и выяснить, почему меня нет. Толик пришел, попытался меня растолкать, а когда не смог, вызвал «Скорую». Если бы он пришел на пару часов попозже…

— Ты хоть понимаешь, как тебе все время везло? Похоже, у тебя очень сильный ангел-хранитель!

Стас сидел не шевелясь. Рита подошла к нему, опустилась на корточки и откинула назад его волосы, открывая лицо.

— Стасик, почему ты мне не позвонил? — спросила она.

— Тебе? — переспросил он. — А что бы ты сделала?

— Не знаю, но придумала бы что-нибудь!

— Ты не звонила.

— Что?

— Помнишь, это ведь я тебе звонил все время, а ты… Я подумал, ты не хочешь продолжать общаться. Пока ты жила в Волгограде, я, за неимением лучшего, вполне тебе подходил, но через год ты вернулась домой, к своим друзьям, к школе…

Рита ощутила такой сильный укол совести, что едва удержалась на корточках: так вот что Стас думал о ней, оказывается, — что она забыла о нем, потому что он перестал быть ей нужен? Ну да, Рита и в самом деле не обращала внимания на то, что лишь отвечает на его звонки, но она ведь понятия не имела, что у Стаса проблемы! Она вела себя как эгоистка. Да, у нее были непростые отношения с отцом, зато с матерью и другими родственниками — великолепные. Кроме того, вокруг Риты благодаря легкому, уживчивому характеру всегда находились толпы друзей и приятелей, в то время как Стас, росший в тепличных условиях, созданных матерью и отцом, в их отсутствие оказался абсолютно одинок. Родители и музыка составляли для него целый мир, и, когда осталась только музыка, он решил, что жизнь не имеет смысла.

— Прости меня, пожалуйста, Стасик, — сквозь готовые пролиться слезы пробормотала она, беря его лицо в ладони и заглядывая в глаза, на самое их зеленое дно. — Я не знала… Ты ведь больше никогда не станешь так поступать, да? Обещай, если снова решишься, то сначала позвонишь мне, хорошо?

— Это было давно, Марго, — едва слышно ответил он. — С тех пор моя жизнь изменилась, и я… Короче, я не думаю, что это произойдет опять.

— Просто пообещай!

— Ладно, ладно, — вздохнул Стас. — Обещаю. Тебе легче?

— Гораздо. Но меня занимает вопрос: кто мог слить в журнал такую личную информацию?

— Да кто угодно! Соседи в Волгограде знали, ребята из консерватории — тоже…

— И психиатры.

— И психиатры, естественно. Слушай, если ты боишься, что эта статья плохо на меня повлияет, то зря: мне уже не семнадцать лет, и я кое-чему научился. Плевать, что обо мне пишут, главное, чтобы это не мешало работать!

Рита изумленно уставилась на Стаса. Черт, а он действительно изменился! Существовала, конечно, возможность, что он лишь пытается усыпить ее бдительность, как поступает большинство склонных к суициду людей, проявляя чудеса хитрости, однако Рите почему-то показалось, что Стас говорит искренне.

— Значит, я могу тебя оставить?

Он взглянул на часы:

— Половина второго. Ты уверена, что хочешь ехать ночью?

Рита задумалась. С одной стороны, дороги пусты, пробок не будет, да и ночь белая. С другой — все-таки как-то неуютно.

— Оставайся, — сказал Стас. — Кровать большая.

— Что?

— Ой, неужели ты полагаешь, что я могу на тебя покуситься? После суток съемок я в любом случае не сумел бы удовлетворить даже самую невзыскательную женщину!