В том, как Андре держался с Лайзой, явственно ощущалось стремление защитить, оградить, предохранить. Он был как высокая проволочная ограда. Я рассмеялся и указал на конверт у себя на столе.

– А я как раз собирался перечитать…

Лайза прожгла меня яростным взглядом. Очевидно, этот конверт был страшнейшим табу.

– А, это! – она очаровательно усмехнулась. – Все-таки они до тебя добрались… честно сказать, я уже и забыла…

– А я, знаешь, переживал, все ли в порядке… ну, то есть, судя по этим… – Я не смог договорить, голос сорвался на хриплый шепот. Я закурил сигарету, заметив, что Андре слегка поморщился от запаха виргинского табака.

– Господи, Меррил, ты же меня знаешь, – сказала Лайза. – У меня вечно то взлет, то падение, то взлет, то падение. Но сейчас у меня перманентный взлет. – Она погладила Андре по боку заботливым жестом горделивой собственницы.

Пора было с этим заканчивать. Их любовь, само их присутствие здесь – для меня это было невыносимо. Я поднялся из-за стола с лучезарной улыбкой, больше похожей на судорогу.

– Я за вас очень рад, – сказал я со злостью. – Андре, дружище, ты ее береги. Эта девушка – мой старый друг.

Я подумал, что меня сейчас стошнит.

Лайза встала как-то уж слишком поспешно и подставила мне безупречно напудренную щечку, при этом стараясь держаться на расстоянии, недостаточном даже для традиционного дружеского поцелуя на прощание. Мои губы почти не коснулись ее щеки, разве что легонько задели. Так неловко, так странно.

– И не забудь, Меррил, мы с тобой ужинаем вдвоем. Это будет свидание!

(Сказано с игривой и провоцирующей иронией. Лучше бы меня кастрировали на месте. Было бы гораздо гуманней.)

– Рад был познакомиться, мистер Меррил, – сказал Андре, подавая мне руку. – Я много наслышан про ваш модный клуб, и для меня было истинным удовольствием познакомиться с человеком, который здесь всем заправляет, хотя, должен признаться, я рад, что Лайзе больше не нужно работать в клубе…

– Она никогда не работала в…

– Поначалу меня несколько беспокоило, когда мы… – он тактично умолк и одарил меня лучезарной улыбкой.

Мы распрощались вполне душевно, пусть даже душевность была неискренней и наигранной. Лайза с Андре ушли, вихрем промчавшись по Телефонному бару – прямо-таки Оберон с Титанией, отбывающие с Каннского кинофестиваля.

Когда я возвращался к себе в кабинет, где не осталось уже никаких сокровищ, на глаза мне попался какой-то придурок, разряженный в пух и прах, с ведерком для льда вместо шляпы. Он скакал, как взбесившийся конь, натыкаясь на ни в чем не повинных людей, которым просто не повезло оказаться с ним рядом. Я вызвал Сиднея.

– Уберите отсюда этого идиота, – рявкнул я раздраженно. – Сегодня у нас что, собрание психов?

Не дожидаясь ответа, я удалился к себе в кабинет и хлопнул дверью. Аромат Лайзиных духов уже успел выветриться. Лайза нашла свою целевую аудиторию, свой общий рынок.

У меня в кабинете поселились призраки: Лайза с Андре. Я ощущал их присутствие еще несколько дней. Я сидел за столом, словно кролик, оцепеневший в убийственном свете фар, и каждый раз, закрывая глаза, будто воочию видел всю сцену, разыгравшуюся между нами. Вплоть до мельчайших деталей. Вот я моргаю и вижу бледные голубые тени вокруг Лайзиных глаз. Снова моргаю и вижу руку Андре у нее на плече. Мгновенная передышка, короткая пауза, чтобы подумать, – и новая вспышка мучительных воспоминаний.

Я понимал, что не надо уж так убиваться. Оно того не стоит. Я и не ждал от нее сострадания, хотя в душе все-таки теплилась надежда. Зато я лишний раз убедился, что при общении с Лайзой можно быть уверенным только в одном: ни в чем нельзя быть уверенным.

Вот он я, совершенно один в этих жгучих песках, где никогда ничего не случается. Никогда. Ничего. Я смеюсь горьким смехом, пиная безучастные дюны: «Вот я и остался в пустыне».

Как стремительно все проходит, и не остается вообще ничего, кроме этой томительной пустоты. Честно сказать, меня как-то не радует мысль о том, что прозаический текст нашей жизни – с ее лихорадочным нетерпением, поиском кратчайших путей и безжалостным практицизмом – столь легко избавляется от поэзии, к которой мы так исступленно стремились в периоды бессрочного одиночного заключения. Столько всего происходит в моей голове, где-то в глубинах сознания. Но само по себе, без моего непосредственного участия. Обрывочные, случайные, непоследовательные мысли, которые не подчиняются голосу разума и оставляют во рту привкус кислой отрыжки – затхлый запах в рассохшемся старом шкафу, который я называю рассудком. Фрагменты воспоминаний: лабиринт в парке у Хэмптон-корта в июле (ясный солнечный день), слабый, усталый голос, поющий «Мне нечего дать тебе, девочка, кроме любви» под сбивчивый аккомпанемент на аккордеоне.

Героический подвиг как-то не сложился. Хотелось лечь на пол и получить порцию палок, чтобы впредь неповадно было. Я вплетал себя рвущейся серой нитью в эмоциональную основу ковра-самолета для Лайзы с Андре, и от этого мне было больно и грустно. Сейчас все упиралось лишь в то, чтобы найти в себе силы жить дальше.

Удивительно, каким безысходно заброшенным и одиноким может чувствовать себя человек в переполненном ночном клубе. Правда, значительно легче, если это твой клуб. Я только начал осознавать, насколько надежным и прочным было мое убежище в «Криптоамнезии», которое, собственно, стало убежищем только моими стараниями. Теперь я взглянул на свой клуб совершенно по-новому и попытался понять, что он собой представляет – если вообще представляет хоть что-то. Вполне очевидно, что он означал неудачу, причем тонкую, едва различимую неудачу, очень похожую на успех. По будним дням у нас тут собирается по две сотни лайз каждый вечер, а по субботам – в два раза больше: нарядные рейнские девы, которые нисходят до наших скромных ночных развлечений, кружатся в ослепительном вихре вокруг глаза бури. Сплошные глаза, шеи и стильные туфли. В клубе «Криптоамнезия» все работает по законам техники, и гости – не исключение. Люди здесь превращаются в марионеток, которые исправно вливают в себя спиртное и старательно изображают сопричастность любым новым веяниям, пытаясь при этом не слишком запутаться в своих нитях. «Криптоамнезия» обеспечивает их всех философической смазкой, позволяющей фальши сойти за правду, надо лишь подмигнуть охраннику на входе и сунуть ему чаевые.

Раньше Лайза казалась мне женщиной – Женщиной с большой буквы, – которая создана для меня и которая могла бы наполнить мою жизнь смыслом, но теперь я уже начинаю думать, что с этой задачей справилась бы любая, более-менее симпатичная девочка – если такая задача вообще стоит.

Что же касается этих безумных любовных писем, которые я писал Лайзе, но так никогда и не отправил, с них вполне можно снять фотокопии, про запас. Кто знает, а вдруг пригодится?

Я придумал себе извращенное развлечение: представлял Лайзу и Андре, разыгрывал в голове целые сцены с участием этих двоих, подражая их голосам и сочиняя различные варианты развития их отношений. Я бесцеремонно вбил гвоздь в девственно-чистую стену дома их снов, чтобы просто повесить кожаную куртку. Я представлял: