с детьми малыми. Всюду защита и оборона. Босота на вас посмотреть боится, не то что обчистить. Денег платят втрое от жалования доцентова. Да еще и премии. Что тебе не хватало? Да ладно, если бы сам чего изобрел да за свое детище и радел. Ты же у них украл, — Никифор театрально обвел рукой стоящий хмурый персонал, — хочешь, чтоб французы такое же наладили? Посмотрели и будет. Хватит театров.

Никифор в один шаг сблизился с предателем. Левая рука его запрокинула подбородок с бородкой вверх и в сторону. Правая резко и сильно дернула за темя. Раздался хруст. Тело обмякло. Помощники тут же натянули мешок и утащили волоком прочь.

Велели не распространяться, но Михаилу Веретенникову доложили все подробности, как руководителю. Тот решил мне пожаловаться. Тогда я велел созвать сотрудников отдела и прочих, кто в курсе по долгу службы.

— Мы здесь все свои, поэтому я прошу повторить Михаила Ильича то, что он мне наедине сказал.

— Я, Андрей Георгиевич, поддерживаю наказание для людей, отступивших от своего рода договора, — чуть дрогнувшим голосом говорит купец, — но подобная жестокость неуместна в наш просвещенный век. Близость Европы неким образом влияет на характер. Люди подавлены и в нервическом состоянии до сих пор после таких китайских казней.

— В том и дело, дорогой Михаил Ильич, что нет никакого договора. Есть клятва верности, которая имеет род пропуска в круг лиц, именующих себя народом или общиной. И выхода быть не может. Попросились вы, к примеру, в цыгане. А вас приняли. Дали новое имя на цыганском языке, жену, родственников, поддержку всего табора и всех прочих. А по прошествии счастливого времени вам надоело быть цыганом или еще по какой причине вы решили их бросить да полиции сдать. Что с вами они сделают?

— После такого порешат в подворотне, — разводит руками Веретенников, — но это же дикий народ.

— Хорошо. Стали вы сиротой босым и голодным. И тут вас берет в семью состоятельный человек, но с тем условием, что вы будете ему как родной и навсегда. Вы с радостью соглашаетесь. А когда выросли, отъелись, выучились, воспитались, то решили вернуть прежнюю фамилию и уйти, оставив благодетеля одного в старости, без опоры, надежд и с горечью в сердце.

— Черная неблагодарность выходит.

— Но позвольте! — перебивает пылкий юноша в очка и с длинными черными волосами, — тогда получается, что Моисей предал фараона? Его воспитали в своей семье, как сына, до сорока лет. Дали наилучшее образование, а он все-равно вернулся к евреям.

— Неудачный пример, как и многое в Ветхом Завете, — морщусь я, — он потом еще и народ своей жены, мадианитян, уничтожил. Она была вроде принцессы. Оставим эти разборы ученым. Но если желаете, представьте, что случилось, если бы этого не было?

— Невозможно. Там Рука Божия! Тогда не было бы исхода и не завоевал бы еврейский народ землю обетованную. Ничего бы не было! Потому и невозможно.

— А другого выхода нет? Без отрыва от фараона? Договорился бы, что возглавит департамент по еврейской линии, уведет их от греха подальше, но сохранит связи и общее руководство от египетских специальных служб.

— Сами сказали, что он за убийство преследовался. Но если посмотреть на масонов, то может, так и случилось?

— Давайте, уважаемые химики, не будем залезать в религиозные дебри. Мысль моя понятна?

— Понятна, — раздался гомон.

— Думаете, Никифору большая приятность карать человека, которого он лично отбирал и проверял. Да, Никифор Федорович? — повысил я голос.

— Уж хорошего мало, — глаза начальника всей службы безопасности по Питеру блеснули.

— Вот-вот. Это как детище свое погубить. Но если детище променяло семью на деньги, причем, не от нужды, а от паскудности натуры, то туда ему и дорога.

— А если пригрозят так, что не отвертеться? — спросил еще кто-то.

— Тогда умрите, как герои, как мужчины. И вас запомнят на века, легенды будут рассказывать и гордиться, — с пафосом выдал я.

Потом, наедине с Никифором мы долго обсуждали, что делать с новоприбывшими.

— Не в обиду сказано, но, Андрей Георгиевич, так и получается, что они как-то сами по себе. На кого они работают? На Веретенникова? На вас? Для них это красивая детская игра. Опоры нет.

— Ты прав. Что предлагаешь?

— Сами судите. В Суличе правят ваши родственники, которых вы по первой на болоте приютили, род Медвежий. В Вищуге их часть, что род Волчий да Лисий. К северу и востоку староверы, к югу казаки. Все они ваши, но и сами по себе тоже. Дали вы силу подниматься их родам и фамилиям. А где ваша?

— В смысле, моя? А вот они все, что под мое знамя явились, когда Егор бунтовал, и есть мои.

— Ан нет. Зарайская только Алена. Наследников пока нет. Так и рода нет. Дело прекрасное вы задумали. Я потому и с вами. Предан, как пес, что мне это прямо в душу, в нутро легло. Но себя забывать нельзя.

— Ты хочешь, чтоб у меня свой род был?

— А что бы и нет? Чем больше народу, тем нужнее дележ. Чтоб как посуда в лавке, каждый на своей полочке стоит. Они и сами уж так делятся. Один вы неприкаянный.

— И кого прикажешь в мой род определить, если наследников нет?

— Самых ближних и тех, кто по душе. Они и так уже с вами, только обозвать надо правильно. Чтоб опора и понимание были.

— Вот ты и будешь первый, — засмеялся я, — мысли умные говоришь. И вот что я тебе скажу.

Договорить мне не дали. Очень настойчиво в дверь постучали, и в открытую щелку пролезла голова приказчика со сбитым на бок картузом:

— Простите, Ваше Сиятельство, дело срочное, — он тяжело дышал в паузах между словами, — там такое происходит! На пристани африканцы высадились, в барабаны бьют, танцуют, в воздух стреляют, вас требуют. Полиция оцепила все, сейчас за вами прибегут. Да я быстрее. Экипаж ждет.

— Ну что, Никифор, — ухмыльнулся я, — поедем. Познакомлю с одним их моих родственников.

Глава 7

Возле пришвартованного транспорта столпотворение. Под звуки тамтама, на жаре, в накидке из пумы поверх черного казакина отплясывал незнакомый негр. При почти неподвижной голове ноги выдавали бешеный темп.

Я иду впереди своей свиты. Полицейские чины отдали честь. Их пинки и тычки расчистили коридор для меня. Толпа колыхнулась. Мальчишки на столбах забора свистят и визжат от восторга. Как по мановению руки пляска остановилась. Засверкали белые зубы. Закивали папахи из альпаков. Сбоку выдвинулся Федя. Оказалось, он сидел ближе к борту на особом кресле черного дерева.