не успел толком сегодня, — раздраженно ответил немолодой уже сантехник на все расспросы Лены.

— А что же нам делать, у нас двое детей, как и чем их греть в этот холод?

— Не знаю, девушка. Дома у самого малой с мамкой сидят, а я им даже позвонить не могу: мобильник не работает, потому что вышки обесточены… Что я могу сказать? Одевайтесь теплее, укрывайтесь всеми одеялами, что есть в доме, и лежите под ними, ждите. Если не восстановят электричество, нам сказали, питьевую воду и горячую пищу должны по дворам развозить.

— А как же узнать, что в наш двор привезут?

— Да они в матюгальники сами объявят. Услышите, небось. Всё, пошёл я дальше, девушка. Мне ещё два этажа в этом и весь следующий подъезд остались.

— Спасибо Вам, до свидания…

Лена закрыла за сантехником дверь, потом, повернувшись, с вопиющей, но бессмысленной надеждой заглянула в глаза мужу. Алексей только развёл плечами: ему даже нечего было ей сказать. Припав к нему на грудь, она тихонько заплакала. Тонкая горячая струйка побежала по шее Алексея.

— Ну, что ты, моя хорошая?! Не плачь, всё обойдется.

Глава XIV

Довольно быстро — уже через день после отключения отопления — в квартире Ропотовых стало очень холодно, столбик термометра опустился до плюс четырёх по Цельсию.

Заготовленная на кухне впрок вода ещё не замёрзла, но подогреть её было уже нечем. Чтобы хоть как-то давать пить детям, Лена и Алексей поочередно держали кружки в своих руках, согревая собственным теплом. Почти всё, что можно было съесть, не разогревая и не отваривая, они уже съели.

Алексей, наконец, решился выбраться на улицу: посмотреть по сторонам, порасспрашивать прохожих, сходить к магазину. Лена прощалась с ним, как в последний раз, — настолько тревожной казалась ей обстановка на улице, настолько же и страшно было оставаться ей одной в тёмном, холодном доме, на руках с ничего не понимающими, постоянно просящими есть-пить детьми. Но сидеть просто так и ждать у моря погоды тоже никуда не годилось.

На улице уже было темно, хотя вечер только начинался. Лампочки в подъезде не горели, лифт не работал, а на улице одинокими чёрными жердинами стояли спящие и понурившие свои головы великаны-фонари. Выходя из подъезда, Ропотов освещал себе путь карманным фонариком, телефонный же фонарик он берег, всё ещё надеясь, что связь заработает быстрее, чем кончится заряд в его смартфоне. В подъезде было тихо, слышны были лишь его собственные осторожные шаркающие шаги.

Ветра на улице почти не было, но мороз хорошо ощущался, особенно после теплого одеяла в остывшей квартире. Ропотов прибавил шагу в надежде согреться.

Одинокие силуэты прохожих едва мелькали где-то вдалеке. Но как назло, во дворе их дома никого не было. Алексей обернулся и посмотрел назад, потом вверх на окна их дома: никогда ему ещё не было так тоскливо и неуютно здесь.

Дом, такой родной и приветливый, смотрел теперь на него чёрными квадратами своих потухших стеклянных глаз. Ни одного светлого окна, ни одного звука из окон. Как будто всё вымерло. И самое неприятное: полная темнота в окнах его квартиры, выходивших во двор. А ведь всегда, выходя из подъезда, Ропотов по привычке оборачивался к ним, чтобы увидеть там родную руку, две, а то и больше; увидеть, улыбнуться и ответить тем же — своей поднятой вверх рукой. А тут — ничего. Ни рук, ни света в окне.

«Неужели никого больше не осталось? Куда же они все подевались?» — вопрошал он сам себя. Вдруг, приглядевшись, Ропотов увидел лёгкое дрожащее жёлтое пятнышко в одном из окон соседнего подъезда, потом ещё одно — выше и левее. Повернув голову и силясь вглядеться в окна другого, стоящего напротив такого же вымершего было дома, он и здесь обнаружил, не сразу, правда: чуть заметное подрагивание света в одном из окон; рядом с ним — другое; ещё, ещё огонёк.

«Ну, слава Богу!» — ему стало от этого сразу как-то легче. Шаг стал бодрее, и Ропотов направился в сторону ближайшей «Пятёрочки».

Подходя к входу в магазин, он увидел троих мужчин, громко разговаривающих с закрытой дверью-жалюзи.

— Когда откроете? Жрать уже дома нечего. Ни воды, ни еды никакой… Давай открывай, мы заплатим.

Мужчины стали колотить в дверь, от чего она стала ходить ходуном и издавать глухие дребезжащие звуки.

Из-за двери послышался приглушенный мужской голос:

— Да перестаньте вы стучать! Я вам русским языком говорю, магазин не работает, света нет, кассы не работают, продавцов тоже нет.

— Слышь, будь человеком, — произнёс один из этих троих в самую щёлку двери, — открой, мы сами наберём, что нужно, сами посчитаем и тебе деньги оставим. А ты запишешь, а когда свет дадут, внесёшь в кассу.

— Ну, неизвестно же, когда починят всё. У вас тут продуктов навалом, а у нас дома шаром покати. Открой, а? — продолжил второй.

— Не положено! Я — простой охранник. Мужики, уходите… ну, не работаем мы.

Ропотов подошёл ближе. Перед ним стояли двое мужчин помоложе его, и один, напротив, лет на пятнадцать старше.

— Что, не открывают?

— Не открывает.

Тот, что был моложе, грязно выругался и смачно сплюнул.

— Есть закурить? — обратился он к Ропотову.

— Не курю, давно бросил.

— А зря! Сейчас только что и осталось — курить… бамбук.

Старший по возрасту стал апеллировать к Ропотову:

— Смотри, в домах ничего нет: ни света, ни отопления, ни воды, ни газа. Второй день уже. Холод собачий в квартирах, никому дела нет. А тут продуктов полон магазин, и некому команду дать отпускать всё по записи. Ну, не умирать же людям голодной смертью? Что же они делают, сволочи?

— А что вообще происходит-то, кто-нибудь знает?

— А тебя как звать-то самого?

— Алексей.

— А меня — Борис… Алексей, слышь, авария в электро-системе случилась. Очень серьёзная авария. Конкретная такая. Свет отключился, по ходу, по всему городу. Нет света — и ничего нет. Насосы не работают, котлы не работают, вышки не работают. Будет свет — всё восстановится… Лёш, а когда он будет, кто ж его знает?

— Я такого и не припомню, чтобы было.

— Не, ну было лет пятнадцать назад что-то подобное, я помню. Только тогда лето было, жара. Восстановили не сразу, где-то воды и света с неделю не было, а где-то, как у нас тут, — быстро дали. Но тогда лето было! А сейчас на дворе февраль месяц, и на градуснике минус двадцать… Ой, что будет, что будет?! Помёрзнем мы все, мать их за ногу…

Третий из мужчин,