Скорее всего, ничего особенного там нет. Дедушке с бабушкой постоянно приносят почту. Но все же Дейа цапнула конверт с бетонной ступеньки. И тут же поняла, почему женщина все делала с оглядкой. Конверт не был адресован ни дедушке, ни бабушке. На нем жирными буквами было написано ее собственное имя. Письмо. Ей. Вот это поворот! Она поскорее запихнула конверт в карман, пока не увидели сестры.

Днем Дейа не решилась открыть письмо и делала вид, что читает книгу, пока не убедилась, что сестры заснули. Тогда она заперлась у себя в комнате и достала конверт. Буквы, складывавшиеся в ее имя – ДЕЙА, – были на месте. Ей не привиделось. Дейа открыла конверт и заглянула внутрь. Письма там не было – только визитная карточка.

Дейа вынула карточку и поднесла к лампе. Визитка как визитка. Бумажный прямоугольник с острыми уголками. На белом фоне жирным шрифтом: «Книги и кофе» – а ниже мелко:

Она перевернула визитку. На оборотной стороне было написано от руки: «Спросить заведующую».

Она пощупала визитку и представила себе, как таинственная женщина делает то же самое. Кто же она такая? Закрыв глаза, Дейа попыталась воскресить в памяти ее лицо – вдруг она что-то упустила? Но вместо загадочной незнакомки увидела перед внутренним взором собственную мать. Ее обожгла внезапная мысль – дикая, нелепая, – но Дейа тут же уцепилась за нее, тут же попала под ее чары. Может ли такое быть? Может ли быть, что эта женщина – Исра? А почему, собственно, нет! В конце концов, аварии Дейа не видела, на похоронах не была – по словам Фариды, погребение состоялось в Палестине. А что, если Фарида все выдумала? Что, если Исра жива?

Дейа села в постели. Да нет, конечно, это невозможно. Ведь не только Исры нет в живых – отца тоже. Фарида не могла выдумать смерть двоих людей. Да и зачем? Нет, мать, конечно, погибла. Если это была не авария, то самоубийство. А даже если вдруг она жива, то зачем бы ей возвращаться после стольких лет? Незачем. Ей и десять лет назад Дейа была только в тягость. А теперь и подавно не нужна.

Дейа тряхнула головой, пытаясь изгнать мать из своих мыслей. Но не смогла. Воспоминания, как всегда, нахлынули удушающей волной: вот Исра сидит на кухне спиной к Дейе и готовит долму. Дейа завороженно смотрит, как мать выкладывает рис на виноградные листья, скручивает их в похожие на пальцы трубочки, а потом кладет в большую металлическую кастрюлю.

– Как здорово у тебя получается, мама, – шепчет Дейа.

Исра не отвечает. Отщипнув немного рису, она пробует его на вкус – достаточно ли приправы. И принимается за новую трубочку.

– Можно я тоже попробую свернуть? – просит Дейа. Ответа нет. – Мама, покажи мне, как надо!

Не поднимая глаз, Исра протягивает ей виноградный лист. Дейа ждет указаний, но Исра ничего не говорит. И Дейа начинает просто повторять за матерью. Отрезает стебелек, выкладывает на лист полоску риса и загибает краешки так, чтобы они полностью прикрыли начинку. Кладет готовую трубочку в кастрюлю и заглядывает матери в лицо, ожидая похвалы. Но Исра молчит.

Дейа с силой надавила на края визитки, согнув ее пополам. Ей ненавистно было это воспоминание – как и все прочие. Дрожа, она смяла визитку в кулаке. Кто эта женщина, что ей нужно? Может ли она оказаться ее матерью? Дейа глубоко вдохнула и выдохнула, стараясь успокоиться. Она решила, что делать. Завтра она позвонит по номеру с визитки и все выяснит.

Следующий день тянулся ужасно медленно. По школе Дейа ходила, словно в трансе, и думала только об одном: как бы найти возможность позвонить. На уроке ислама – последнем перед обедом – она ерзала в нетерпении, дожидаясь, когда же брат Хаким закончит говорить. Невидящим взглядом она смотрела, как он кружит по кабинету, как открывается и закрывается его рот. Он преподавал у Дейи религию с самых младших классов, и все, что она знала об исламе, она знала от него.

– Само слово «ислам» означает «таввакуль», – рассказывал брат Хаким. – Упование на Бога. Ислам – это религия мира, чистоты и добра. Она противостоит несправедливости и угнетению. В этом ее суть.

Дейа закатила глаза. Раз так, то они, наверное, вовсе никакие не мусульмане. С другой стороны, много ли она знает о религии? Из дома она мало что вынесла – семья у них не очень набожная. Однажды Дейа заявила, что будет носить хиджаб постоянно, а не только в школу, но Фарида встала на дыбы: «Да на тебе никто не женится, если будешь расхаживать в таком виде!» Дейа опешила. Она-то ожидала, что Фарида похвалит ее за благочестивое рвение. Но поразмыслив хорошенько, поняла, что бо́льшая часть правил, которых Фарида строго придерживается, не имеет никакого отношения к религии – это просто арабские обычаи.

Наконец-то обед, единственный Дейин шанс позвонить по телефону на визитке. Она заранее решила, что попросит мобильник у тихой, бледной Мерьем. Одной из немногих в классе, кому родители разрешали иметь телефон. Наверное, потому, что Мерьем была сама невинность. Ее семье не было нужды беспокоиться, что она станет перезваниваться с парнями или полезет куда не следует. За все годы, что они учились вместе, Мерьем ни разу не была замечена ни в чем предосудительном, хотя большинство девчонок в классе исхитрялись время от времени нарушать правила – в том числе и Дейа. Однажды в пятницу, после молитвы джума, она сбросила с пожарной лестницы железный стул. Она и сейчас не смогла бы объяснить, зачем это сделала. Только помнила, как одноклассницы пялятся на нее с ехидными усмешками и поддразнивают: да у тебя кишка тонка! – а потом сразу как она стоит на краю лестницы и с наслаждением швыряет стул с высоты пятого этажа. Директор позвонил Фариде и сообщил, что Дейю на несколько дней отстранили от занятий. Но когда она приплелась домой, повесив нос, Фарида лишь расхохоталась: «Ну и пусть! Кому она нужна-то, школа эта!»

Водились за Дейей и другие грешки. Однажды она попросила одноклассницу Юзру купить для нее диск Эминема, потому что знала, что Фарида никогда и ни за что этого не разрешит. У Юзры родители были не такие строгие, как Дейины бабушка с дедушкой, разрешавшие ей слушать только арабскую музыку. Юзра тайком принесла диск Эминема в школу, и Дейа заслушала его чуть не до дыр. Ее влекли и волновали острые темы, которые поднимал рэпер, она восхищалась его бунтарской позицией и смелым голосом. Если бы у Дейи тоже был голос! Иногда вечером, когда в школе выдавался плохой день или влетало от Фариды, Дейа надевала наушники и засыпала под голос Эминема, зная, что где-то есть еще один человек, бьющийся в тенетах косного мира. Ее утешала мысль, что необязательно быть женщиной и даже иммигрантом, чтобы почувствовать, каково это – когда ты всюду чужой.

Если подумать, пожалуй, это был единственный раз, когда Дейа попросила другого человека сделать что-то для нее. Ей не по нутру было просить об одолжениях – она не хотела доставлять людям неудобства, становиться обузой. Но сейчас иного пути не было. В столовой она собралась с духом и подошла к Мерьем. Та, слегка улыбнувшись, протянула телефон, и Дейа кинулась в ближайший туалет, изо всех сил стараясь не залиться краской стыда. Пробегая мимо зеркала, она отвернулась от собственного отражения. Лицо трусихи. Лицо дуры. Дейа юркнула в кабинку и заперла дверь. Набирая номер, она чувствовала, как колотится в груди сердце. Трубку взяли после четвертого гудка.