— Что?! — смотрю в ее покрасневшее лицо.

Не могу понять, шутит или серьезно.

— Не девственница! — снова сообщает она.

— Ты зачем врешь? Значит, как подарки мои брать, так нормально? А как в койку со мой лечь, так никак?! Ты, милая, забыла, что принадлежишь мне с потрохами?

Девица сутулится, склоняет голову и тихо шепчет:

— Мне не нужны ваши подарки…

— Что?!

Она молча снимает цепочку, кольцо с пальца, потом приходит очередь сережек.

Я бы, может, и повелся на эту провокацию, но… Знаю я этот цирк, уже не раз жизнью ученый. Пьеса под названием: «Хочу то, не знаю что. Подари мне это, которое с перламутровыми пуговицами». Был же с ней щедр! Чего не хватило?!

— Картой пользоваться тоже не понравилось? Или это так, даже за подарок не считается? — откровенно на нее ору.

Она еще больше съеживается, будто даже становится меньше ростом, но не сдается. Тихо блеет:

— Я не трогала карту, могу ее принести. И шубу тоже не носила, заберите…

Делаю глубокий вздох, очень стараюсь успокоиться, но ничего у меня не выходит.

— Ты серьезно?

Она кивает, опускает глаза.

— Простите…

Почему-то именно это ее «простите» бесит больше всего. Подхожу, трясу за плечи.

— Быстро признавайся, зачем врешь насчет девственности?

— Я не вру…

— Перед нашей прошлой встречей тебя осматривал нанятый мной гинеколог! Ты была невинна! Неужели успела за какую-то неделю…

— Простите… — снова лепечет она.

Тут уже не сдерживаюсь. С размаху даю ей крепкую оплеуху, такую, от которой у нее еще долго будет звенеть в голове. Она падает как подкошенная. В тот же миг ужасаюсь тому, что сделал… Не учел, что мы стояли рядом с кофейным столиком. При падении Лиза цепляет край стола щекой, а потом падает на ковер уже без сознания.

— Господи, девочка…

Подлетаю, тут же проверяю, как она. К счастью, Лиза почти сразу приходит в себя, но на щеке появляется кровь — она ее раскроила!

— Стоило ли рыпаться? — рычу на нее.

Поднимаю на руки, несу в ванную, аккуратно ставлю на пол возле умывальника.

— Промывай холодной водой! — приказываю.

Она послушно включает кран, наклоняется, пытается поймать струю пострадавшей щекой. При этом ее короткое платье задирается, открывает кружево чулок. Попка четко обрисовывается под мягкой тканью.

«И чего начала чудить?! Уже были бы в спальне, лежала б подо мной… А вдруг и правда не соврала, что не девочка?»

Последняя мысль парализует мой мозг, не могу думать больше ни о чем другом, и жалость к маленькой сучке мгновенно улетучивается. Командую:

— Возьмись руками за раковину, расставь ноги и стой так, пока не разрешу двигаться!

Лиза резко выпрямляется, поворачивается ко мне, а по ее щеке снова начинает течь кровь.

— Делай, как я велел!

Но девчонка не слушает, пятится к стенке и замирает, вытаращив глаза.

— Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому!

Подхожу, а Лиза закрывается руками. Хватаю ее за запястья и задираю руки вверх. Прочно удерживаю их одной рукой, а второй лезу под платье.

— Не надо! Пожалуйста! — визжит она и начинает поскуливать.

— Терпи и стой спокойно!

До чего же упрямое создание! Даже будучи в таком положении, старательно пытается вырваться.

— Мне еще раз двинуть? — рявкаю так, что, наверное, слышно на полквартала.

Лишь после этого она прекращает уворачиваться, зато скулит пуще прежнего.

— Стой ровно, ноги раздвинь!

Не жду, пока подчинится, отодвигаю ее трусики, лезу пальцем туда, куда всего каких-то пятнадцать минут назад так мечтал попасть совершенно другой частью тела. Там сухо, как в сахаре, очень тесно, но совершенно никакой преграды.

— Ах ты сука! — ору на нее и снова бью по щеке.

Девчонка визжит, будто раненая свинья, а на моей руке остается кровавый след.

— Пошли! — хватаю Лизу за локоть и тащу вон из номера. — Где твои родители?

Она не может и слова сказать, только рыдает навзрыд. А мне не жалко, нисколько не жалко… Насмотрелся я в своей жизни на женские слезы. Мне их любые истерики — что слону дробина.

— Я спросил, где твои родители? — чеканю каждое слово, с силой ее встряхиваю.

Видимо, сучка понимает, что не пощажу. Указывает в сторону лестницы.

— Внизу…

Тащу туда, а потом она указывает на крыло для персонала.

Через минуту оказываюсь у двери в апартаменты Габарашвили. Открываю не стучась и застаю премилую картину: два осетина вместе с приемной матерью моей теперь уже бывшей невесты спокойно сидят за столом и пьют чай.

— Мама! — кричит Лиза и падает на колени, размазывая по щекам кровь и слезы.

И тут раздается такой оглушительный визг, что у меня закладывает уши. Кричит уже не Лиза… Это сучка-жена Габарашвили видит приемную дочь и орет так, что и мертвые в могилах слышат, а потом бросается к ней…

Через пятнадцать минут:

Юрий Ливанов

— Я хочу свои деньги обратно! — стучу кулаком по столу и откидываюсь на спинку стула.

— Стоп! С чего это вдруг? — Авзураг мерит меня грозным взглядом.

Только что мне его взгляд? Я не одна из его дочерей, чтобы перед ним трястись. Расселся в своей гостиной эдакий пуп земли и смеет на меня так смотреть?! Ну, я тебе сейчас поясню что к чему, сморчок ты паршивый!

— Мне была обещана послушная, невинная девушка! А она уже с кем-то за эту неделю покувыркалась!

Брат Авзурага, кажется, его зовут Улдан, дерзко усмехается и переходит на «ты»:

— Помял девку, а потом предъявляешь претензии?

— Ты вроде полицейский, так?

Тот кивает, и тогда я продолжаю:

— Ну, тогда ты в курсе, что можно провести экспертизу и узнать, был у нее сейчас половой акт или нет! А его не было, если, конечно, до меня с кем-нибудь сегодня не кувыркалась…

— Этого быть не может… — разводит руками Авзураг. — Просто не может быть!

— Я тоже так подумал, с виду ведь тихая девочка. Поэтому проверил пальцем — плевы нет!

Оба осетина сверлят меня глазами и не сговариваясь тянутся к телефонам.

— Я позвоню! — бросает родственнику Авзураг. Набирает номер и шипит в трубку: — Тащи ее сюда!