– Торги ныне, – пояснил Прошка. – Каждого второго да пятого дня проводятся[108]…

Кучер хотел было рассказать о торгах подробнее, но тут к нему подошёл рослый мужчина в кафтане из светло-зелёного сукна и в треугольной шляпе.

– Ты чего тута стал, раз-зява?! – набросился он на Прошку. – Не ведаешь, где коновязь[109]?

Но, увидев по-господски одетых Шурку с Лерой, тотчас сменил гнев на милость.

– Извините, ваши благородия, – снял треуголку и пояснил: – Не положено в день торга повозкам посеред площади находиться без особливой нужды. Евграф Андреич наказали.

Друзья смотрели на неизвестного во все глаза и никак не могли понять, кто он и почему командует. На груди мужчины красовался аксельбант, на плечах – погоны, на поясе висели пистолет и внушительного вида палаш. На ногах надеты сапоги и кожаные лосиные штаны. Самый настоящий военный. Но тогда какое ему дело до гражданского города, войны ведь нет?

– А кто такой Евграф Андреевич? – наконец, осведомился Шурка.

– Городничий[110]наш, – надел шляпу обладатель лосин. – Коллежский асессор, майор Капищев. Под их началом обретаемся.

– А ти кто есть этакий? – вспомнив, что он иноземный граф, сделал высокомерное лицо Лера.

– Городовой[111]Игнат Батан, – бойко доложил мужчина. – Из бывших служилых людей драгунского строю[112].

– Молодец! – похвалил Лера и обернулся к Шурке. – Князь, ссудите айн[113]монет.

И, получив серебряный рубль, который Захарьев неизвестно из чего преобразовал, протянул его городовому.

– Держи, мой фрэнд[114].

От усердия Игнат Батан вытянулся по стойке смирно.

– Ты бы, Игнатий Авдеич, господ по торгам провёл да город показал, – подсказал ему Прошка. – Заодно от досужих[115]да убогих[116]оберёг.

– Рад стараться! – просиял городовой, не спуская глаз с Леры. – Ежели прикажут, завсегда готов.

– И мой готов, – спрыгнул с повозки Стопочкин. – Давай, пошли на достопримечательность.

Кучер увёл экипаж к коновязи, а друзья вместе с городовым двинулись по Торговой площади, огибая толпящихся горожан.

– Све-ежая вода! – заорал вдруг вышедший с ближайшей улицы водонос в белом фартуке с огромными конусообразными вёдрами на коромысле.

– Селёдки гала-аннски! – отозвалась сладеньким голосом торговка из рыбьего ряда.

Друзья подошли ближе.

– Почём рыба? – спросил для солидности Шурка у ближайшего мужика, на телеге которого стояла плетёная корзина, полная ещё живой щуки.

– По восьмидесяти копеек за пуд, – поклонился ему продавец. – Берите, панич, не сумлевайтесь. Желаете из корзины, али вот из бочки? – показал он на полную воды бочку по соседству с телегой. – Первой свежести щука.

– Да куда нам столько, – отшутился Шурка.

Услышав это, на него тотчас набросился другой продавец.

– А вот у меня купите – вязиги[117]. Можно и полпуда, можно и фунт. За фунт всего-то четырнадцать копеек.

Шурка пожал плечами. Глядя на него, в разговор вступил третий мужик, стоявший поодаль в окружении двух бочонков.

– Недорого возьму! – взвыл неожиданно он, выхватил из одного бочонка одну рыбину, из другого другую и подступил к Шурке. – Малосольная осетрина по семи копеек за фунт, а також севрюга малосольная по шести копеек.

– Селёдки гала-аннски! – напомнила о себе тётка-селёдочница.

Шурка не знал, куда деться, и уж не рад был, что ввязался в разговор. Но тут выступил городовой, и торговцы рыбой под его суровым взглядом сразу же потеряли интерес к молодому пану.

Опасаясь более подходить к рыбьему ряду, где торговали бойко и напористо, Шурка с Лерой направились к лавкам на краю площади. На пути им повстречался точильщик.

– То-очить ножи-ножницы! – пропел он высоким голосом и добавил низким: – Бритвы пра-авить!

Друзья шарахнулись в сторону, городовой за ними.

– Весело тут есть у вас, – заметил Лера, переводя дух.

– Да рази энто веселье? – махнул рукой Игнатий Авдеич. – Вот коли ярманка[118]у нас зачинается, вот тогда шумно.

– А когда же она будет? – вступил в разговор Шурка.

– Не скоро. Летняя уж минула. Осеннюю, почитай, месяц ждать надобно. Ярманки-то четыре раза за год у нас бывают, не более. Зато уж торговый люд наезжает отовсюду. Из Орши, Смоленска, Брянска, а то и самого Могилёва едут, а быват, из Москвы. Купцы заезжие товар выставляют красный да москательный[119]. А крестьяне из окрестных деревень зерно да всякую живность везут.

– А торги?

– Торги, – доложил городовой, – устроены для своевременного удовлетворения нужд горожан в предметах первой необходимости и домашнего обихода.

Слушая бывшего драгуна, Лера с Шуркой крутили головами во все стороны. Во-первых, было интересно посмотреть на своих земляков двухсотлетней давности. Во-вторых, они искали инопланетян. Тех, правда, нигде видно не было.

Вместе с Игнатом Батаном друзья прошлись вдоль лавок и остановились у крайней, на прилавке которой красовались птичьи клетки, лукошки и детские люльки[120]из лозы, соломенные шляпы и лапти, а также лыковые лапти. В глубине лавки виднелись стулья, кресла, столы и прочие плетёные вещи. За прилавком стоял здоровенного роста мордатый дядька.