— Полезай. Только волосы не мочи, а то не успеешь завить.

— Они же и так вьются.

— Завитки должны быть помельче.

Я опустилась в воду, и Галлия принялась натирать меня лавандовым маслом.

— Вы только взгляните, хозяйка! — Она повернулась к Октавии. — Кожа да кости. Чем ее там кормили, в Александрии?

— Девочка провела не одну неделю на корабле, — напомнила госпожа. — И недавно лишилась почти всех родных.

— Хозяйка тебя откормит, — пообещала Галлия и, знаком велев мне встать, вытерла мое тело длинным белым полотенцем.

Я промолчала, зная, что если открою рот — непременно расплачусь. Между тем рабыня выудила из своей корзины шелковую тунику насыщенного зеленого цвета. Когда я покорно подняла руки, Галлия надела ее на меня через голову и закрепила у плеч золотыми застежками. Потом растянула перед глазами оливковый пояс и озадаченно нахмурилась.

— Под грудью, на бедрах или на талии? — задумчиво произнесла она.

Женщины уставились на меня, и я в самом деле почувствовала себя пташкой, которой чистят перышки, перед тем как навек запереть в золотой клетке.

— На талии, — решила рабыня. — Так проще.

И затянула пояс над бедрами, после чего обула мои ноги в кожаные сандалии, а на шею надела золотое ожерелье с маленьким диском, который закрыли мамины жемчужины. Я и без пояснений знала, что это булла. Все римские дети, бегавшие по улицам Александрии, носили такие защитные амулеты.

— Как насчет волос? — забеспокоилась Октавия.

Галлия вынула прут из треножника и протянула мне холодным концом.

— Знаешь, что это такое?

Я молча кивнула: египтянки тоже пользовались подобными штуками.

— Тогда снимай диадему.

Повиновавшись, я опустилась на один из стульев. Когда работа была окончена, сестра Цезаря поспешила напомнить:

— Теперь глаза.

Еще утром я аккуратно покрыла веки малахитом и подсурьмила глаза, как учила Хармион. Однако Галлия стерла все тряпочкой и, очевидно, успокоилась на этом.

— Я никуда не выхожу без краски, — вырвалось у меня.

Рабыня переглянулась с Октавией.

— В Риме так не принято.

— Но ведь на корабле разрешали…

— То было в море. Не стоит перед гостями Цезаря выглядеть точно lupa.

— Точно кто?

— Ну, знаешь, — она неопределенно повела рукой, — одна из этих женщин…

— Блудница, — пояснил Александр, появившийся за нашими спинами.

Октавия ахнула.

— Ой, простите, — прибавил он, улыбаясь до ушей, и Галлия молча кивнула.

— Как вы прекрасно выглядите, госпожа.

Я повернулась.

— Прекрасно? Словно простыней накрыли. Как можно в этом ходить? Глупости!

Все это я сказала по-парфянски, однако брат сердито ответил мне на латыни.

— Это же toga praetexta. Да и Марцелл нарядился так же.

По краю его одеяния тянулась багровая полоса. Впрочем, мою тунику сшили из куда более благородной ткани.

Тут Александр свистнул, заметив красные сандалии у меня на ногах.

— Настоящая римская царевна! — И, не обращая внимания на мои гневные взгляды, спросил: — А что, глаза ей не накрасят?

— Рим должен помнить, что это юная девушка, — повторила Галлия, — а не девица из грязного лупанария.

— Довольно, — вмешалась Октавия, но я и так поняла, что лупанарий — это место, где женщины продаются для плотских утех.

Галлия улыбнулась.

— Он спросил.

Приблизившись к Александру, я дотронулась до золотого диска, висящего на его шее, и глухо сказала:

— Вот мы и стали настоящими римлянами.

Брат отвел глаза. Вслед за ним вошел Марцелл, улыбка которого помогла мне забыть, что мы — только пленники, переодетые римскими гражданами. Его недавно вымытые волосы вились на затылке, оттеняя смуглую кожу.

— Ты просто изумрудная богиня, Селена. Уверен, это дело рук нашей Галлии.

— Да, хорошо получилось, господин.

Октавия пристально оглядела нас с братом.

— Готовы?

Рабыня кивнула.

— Теперь они такие же римляне, как сам Ромул.

Александр несмело покосился на меня. Мы последовали за Галлией к портику, где младшие дочки Октавии смирно ждали нас в тени. Не помню случая, чтобы в детстве мне приходилось вот так сидеть. Они вообще вели себя тише воды ниже травы. Все в мать, подумала я. И тут же запретила себе вспоминать о собственной маме, лежащей теперь в холодном саркофаге рядом с отцом.

Провожая нас по мощеной дороге на виллу Цезаря, Галлия предупредила:

— У входа в триклиний вас встретит кто-нибудь из рабов и попросит снять сандалии.

— Чтобы омыть нам ноги? — спросил Александр.

— Да. После этого можно входить. Номенклатор объявит о вашем прибытии, и вам покажут ваши кушетки.

— Римляне едят, полулежа на кушетках? — удивилась я.

— А египтяне поступают иначе?

— Конечно. Мы сидим за столами. В креслах или на стульях.

— Ну, столы-то будут, — отмахнулась Галлия. — Но без стульев. А кресла только для стариков.

— А как же брать еду? — забеспокоился Александр.

— Наклонившись. — Увидев наши вытянутые лица, провожатая пояснила: — Там будет дюжина столиков, окруженных кушетками. Цезарь всегда сидит позади, а справа, напротив пустого конца его стола, располагаются места для самых важных гостей.

— И сегодня они достанутся вам, — предсказала Октавия.

— Но мы не знаем, как себя вести! — воскликнула я.

— Ничего страшного, — успокоил меня племянник Цезаря. — Обопритесь на левый локоть, а правой рукой берите еду. Главное, — прибавил он с озорной улыбкой, — не вздумайте пробовать свинью по-троянски.

— Марцелл! — возмутилась Октавия.

— Но это правда! Помнишь, чем кончился пир у Поллиона?

— Поллион — вольноотпущенник, он и курицу правильно не приготовит, — возразила мать и вновь обратилась к нам: — Здесь можете спокойно есть все, что подадут.

Непослушный сын за ее спиной отрицательно замотал кудрями. Брат хохотнул, и мне едва удалось сдержать улыбку. Перед нами выросли широкие бронзовые двери виллы Октавиана, и я вонзила ногти в ладони. В ушах невольно зазвенел сердитый голос матери: в таких случаях она всегда велела разжать кулаки.

— Пришли, — с тревогой произнес Александр.

Я взяла его под руку, и мы шагнули за порог в вестибул. Дом поразил меня простотой. Ни кедровых столов, инкрустированных самоцветами, ни пышных чертогов, задрапированных индийскими шелками. Лишь бледная мозаика изображала выступление актеров, да старая комедийная маска на стене встретила нас пустыми глазницами и зловещей усмешкой. В атрии горели свечи перед бюстами Юлиев, но я не увидела ни одной крупной статуи Октавиана или его родных. Только мрамор с голубыми прожилками на полу позволял догадаться, что здесь обитает герой-завоеватель.