— Твои сокровища! — воскликнула она, и ее длинные ресницы затрепетали.

— Некоторые из них, — уточнил Октавиан, и мне стало любопытно: что же он украл из Египта.

Раб начал доставать драгоценности по одной и передавать их по кругу.

— Может, сделаем опись? — жадно спросила Ливия. — Вдруг ты что-нибудь позабудешь?

— Согласен, — кивнул Октавиан, и она проворно выудила из потайного ящика стола свиток с отточенным тростниковым пером. — Вот это — Око Гора.

Гости, как им и полагалось, заахали, увидев мелкий фаянсовый амулет, который восхитил бы разве что бедняка-крестьянина, живущего в окрестностях Александрии, но ни за что на свете не нашел бы пути во дворец. «Где вы его откопали?» — мысленно усмехнулась я.

— А это — богиня войны Сехмет.

Терентилла во всеуслышание сказала, что никогда не видела ничего красивее. Когда статуэтка попала ей в руки, жена Мецената погладила пальцем ее округлую грудь и голову львицы.

— Представляешь, каково это — поклоняться богине с таким лицом? — обратилась она к Юбе. — Говорят, у них даже есть божество с головой бегемота!

— Таварет, — процедила я сквозь зубы. — Это было давно, а сейчас народ поклоняется Исиде, которая мало чем отличается от вашей Венеры.

— По-моему, — перевел Юба, — Селена хотела сказать, что Птолемеи больше не молятся божествам со звериными головами, а только дамочкам с птичьими крыльями.

— Ваш Купидон тоже крылат, — огрызнулась я.

Александр больно пнул меня под столом, однако соседи рассмеялись.

— Это верно, — кивнул Вергилий с глубокомысленным видом.

В глазах Терентиллы мелькнуло раскаяние, и я поняла, что она не желала нас обидеть. Между тем Октавиан, которого вообще не занимал наш разговор, достал рисунок, отобранный у меня еще на корабле. Жена Мецената первой высказала свое изумление:

— Что это?

— Вид Александрии, созданный Клеопатрой Селеной, — ответил Цезарь, посмотрев на меня холодными глазами. — Похоже, у царевны подлинный дар.

Рисунок пошел по рукам. Казалось, он произвел впечатление даже на Юбу, который видел его во второй раз. Ливия сделала несколько пометок на своем свитке, ухитрившись при этом неправильно написать слово «Клеопатра». Думаю, нарочно, ведь в Риме давно не осталось ни одного человека, который не знал бы, как пишется имя моей матери.

— Художница и коневод, — заметил Агриппа. — Весьма занятная парочка. Интересно…

Его слова потонули в шуме волнения, поднявшегося снаружи. Гости выпрямились и сели на кушетках. Дверь отворилась, на пороге возник солдат.

— В чем дело? — спросил Октавиан и встал.

Юба с Агриппой тут же последовали его примеру.

— Прошу прощения, Цезарь. Есть новость, которую вам, наверное, будет любопытно услышать.

— Нашего знаменитого изменника поймали? — подал голос Юба.

— Нет, но один из сторонников Красного Орла…

— Значит, теперь и мои солдаты готовы его возвеличивать?! — рявкнул Октавиан.

Несчастный попятился.

— Нет. Я… я хотел сказать: «изменника». Один из его сторонников сегодня задержан у храма Юпитера при попытке повесить вот это.

Цезарь выхватил у него свиток.

— Новое воззвание, — пояснил солдат. — И внизу, как обычно, красный орел, его знак.

— Задержанного уже пытали? — осведомился Октавиан.

— Да.

— И что же он говорит?

— Что встретил у Форума незнакомца, который ему заплатил…

— Какого еще незнакомца?

Солдат покачал головой.

— Задержанный клянется, что это был простой земледелец.

Цезарь пронзил его убийственным взглядом.

— Автор этих слов не может быть земледельцем. Он образован и беспрепятственно бывает на Палатине. Воин, охранник или же очень глупый сенатор. Ваш задержанный врет!

— Отсечь ему кисть руки, — поспешила вмешаться Ливия, — и прибить ее на двери Сената.

Солдат посмотрел на Октавиана.

— Да. А если он и тогда не вспомнит, кто ему заплатил, — распять его. Агриппа лично проследит, чтобы все исполнили в точности. Пошел! — прикрикнул Цезарь на замешкавшегося воина.

В триклинии повисла тревожная тишина.

Октавиан опустился на место и посмотрел на арфистку.

— Продолжай играть!

Девушка дрожащими руками принялась перебирать серебристые струны. Вскоре комната наполнилась приглушенными тревожными голосами.

Повернувшись к Октавии, я шепнула:

— Не понимаю. Кто это — Красный Орел?

Она с беспокойством покосилась на брата, но тот говорил с Агриппой и ничего не слышал вокруг.

— Этот человек мечтает покончить с рабством.

— Значит, он подбивает рабов на бунт? Октавия неловко поерзала на кушетке.

— Нет. Любые подобные попытки уже не раз подавлялись. Рабы не имеют оружия и не способны объединяться.

— Тогда чего же он добивается? — вступил в беседу Александр.

— Чтобы взбунтовались патриции. Чтобы люди, наделенные властью в Сенате и золотом, сами решили положить конец современной системе.

Брат поморщился.

— Он и вправду надеется?

— Этому не бывать, — отвечала Октавия с печальной улыбкой. — В лучшем случае можно ждать некоторых поблажек в законе.

— И даже на это рассчитывать глупо, — мрачно вставил Юба. — Рим никогда не откажется от рабов. Галлы, германцы…

— Египтяне и мавританцы, — подхватила я. И с горячностью прибавила: — Если бы не каприз Фортуны, мы с тобой оказались бы среди этих несчастных.

Марцелл обернулся на нас из-за соседнего столика. Похоже, последние слова я выпалила громче, нежели собиралась.

— Довольно смелые слова, — произнес Марцелл.

— Или довольно наивные, — сердито прибавил мой брат.

— А что? Разве это неправда? — возразила я.

Мы трое сидели на разных кушетках нашей комнаты. Озаренный пламенем комнатного светильника, племянник Октавиана походил на золотоволосого Аполлона. Казалось, его могучие загорелые руки способны сделать все на свете. Странно ли, что дядя предпочел его Тиберию, своему озлобленному приемному сыну?

— При чем здесь правда? — отмахнулся Александр. — Твое счастье, что Цезарь ни слова не слышал.

Я покосилась на дверь. Вскоре должна была появиться Октавия и разогнать нашу компанию по комнатам.

— Как, по-твоему, обойдутся с тем узником?