него красивая, это тоже немаловажно. Законченный образ! – Гера прыгнула на диван, который с ужасным скрипом просел, и приобняла подругу, – Надо потусоваться нам как-нибудь вчетвером, как думаешь?

– Отличная идея! Можем в кино сходить, пока экран не занесли перед сезоном дождей! Выберем посмотреть что-нибудь милое.

И девчонки, усевшись поудобнее на диване, стали фантазировать и мечтать о счастливом будущем, о большой любви, крепкой семье, о красивых платьях и о том, как всё изменится, когда закончится эпоха безвременья.

***

Нася ушла от Геры только когда начало смеркаться, и родители Зотовых вернулись с работы. Анна Алексеевна и Пётр Анатольевич были очень милыми людьми и, несмотря на то, что были уже пожилыми, очень любили друг друга. Насе нравилось бывать у них в гостях по выходным и слушать, как Анна Алексеевна рассказывает забавные истории из жизни и напутствует, что важно сохранять уважение и тёплые отношения в семье. Насе нравилось помогать ей на кухне, потому что на душе становилось очень спокойно и уютно, казалось, что всё будет хорошо, что крепкие семьи бывают, что можно быть счастливым. Нася была эмпатом и любую ложь и злость чувствовала очень остро, а на кухне у Зотовых по её телу разливались спокойствие и уют.

Но сегодня был не выходной, родители Геры вернулись домой уставшие, и Нася поспешила домой, помогать по хозяйству своей маме.

Гера закрыла за подругой дверь и принялась расспрашивать родителей о том, как прошёл день и что нового было на работе. Папа снял рабочий пиджак и подал его Гере, а мама, снимая стоптанные туфли, с улыбкой рассказывала про новеньких лаборантов-волонтёров из школы. Тут из комнаты появился Марк и неуверенно пошёл здороваться с родителями, держа руки у груди, как дрессированная собачка.

– Что ты тут мешаешься под ногами!!! Ты не видишь, что ли, тут и так тесно в коридоре! Ходишь, блин, весь скрючившись! – взвилась Гера, увидев плетущегося перекосабоченного Марка, так что вена на её лысой голове вздулась.

Гера, конечно, понимала, что это её родной брат, но внутри у неё всё вскипало, когда она видела, какой он убогий и жалкий. Где-то на клеточном уровне возникала необъяснимая ярость от его слабости и болезненности, и эта ярость расползалась по венам, холодя кожу и сужая зрачки. Ей бы больше хотелось гордиться старшим братом и уважать его, чем стесняться и унижать. Наверное, в глубине души Гера всё-таки его любила. Просто хотела, чтобы он стал лучше, и орать о его недостатках казалось ей самым действенным способом.

– Наташенька, ты что, всё в порядке, все уместимся, – примирительным тоном начала Анна Алексеевна, – Привет, Марк. Как успехи в школе?

– Привет, мампап. Всё хорошо, спасибо. Я в ванную просто…

С опущенной головой Марк протиснулся между родственников. Ни в какую ванную он, конечно, изначально не собирался, но теперь это был кратчайший путь к отступлению, который бы не вызвал подозрений. Марк хотел поздороваться с родителями. Вот и всё. Но теперь ему приходится трусливо бежать к ванной, чтобы не слушать Герины нападки, от которых всё внутри съёживается.

Его лицо скривилось в слезливой гримасе, как только он повернулся ко всем спиной. Он защелкнул дверь ванной на щеколду, прислонился к ней затылком и закрыл глаза, позволяя солёным слезам катиться по скулам и шее.

Везде только боль, унижения, злость.

Рука болит, перед глазами вспышки.

Первым, что увидел Марк, открыв глаза и протерев их тыльной стороной ладони, был жёлто-коричневый потолок ванной со вздувшейся буграми столетней краской и разводами от протёкшей крыши. В самом углу рос ярко-бирюзовый грибок.

Вокруг уродство, болезни и вонь.

Марк решил открыть кран, подумав пустить поток холодной воды, чтобы родители думали, что он умывается, и не начали стучать в дверь, спрашивая, всё ли в порядке. Всё ещё сотрясаясь от бесшумных рыданий, он повернул ржавую винтообразную ручку.

Скррррррррррежет.

Кран открылся с неприятным металлическим звуком, от которого по коже побежали мурашки, и загудел. Марк в страхе оглянулся и начал судорожно завинчивать ручку крана. Бесполезно.

Тонкой струйкой, с визгом и стонами, на треснувшую эмаль раковины лилось что-то ярко-алое, отдающее гнилью и железом. Красная жижа струилась, и в её потоке Марк видел чьи-то ладони и чёрные рты, вопившие в агонии боли.

Рты кричали так неистово, что закладывало уши, кровавые челюсти отваливались от черепов и утекали в сточную трубу. Сердце билось, готовое вырваться из груди, а ноги подкашивались от ужаса.

Над головой что-то зашуршало. Марк уставился в угол ванной, где надувался небольшой бирюзовый шарик, внутри которого бултыхалась какая-то тёмная жидкость. Шарик всё увеличивался, как-то нервно подрагивая, а потом со склизким хлопком лопнул и забрызгал стены тёмно-бурой жижей. Запах гнили и чего-то сладкого стал сильнее, казалось, сама комната болеет, кровоточит и гниёт.

Марк бессильно заплакал.

Больше нечего желать. Я хочу, чтобы всем было так же плохо, как и мне.

Повинуясь непонятному инстинкту безумия, Марк сунул под кран руки. Меж его пальцев лились жизни, ещё более страшные и невероятные, чем его собственная. Он сжал кулаки, давя чьи-то лица, убивая тех, кто его пугал. Потом он ополоснул лицо от слёз кровью из-под крана и уставился в зеркало.

Я хочу другую жизнь. Я хочу, чтобы меня переписали.

На Марка из зеркала смотрел другой человек. Мужчина в белом гриме, с нарисованной красной улыбкой от уха до уха, голубыми кругами вокруг глаз и алым шариком на резинке, натянутым на нос. И он звал Марка к себе, по ту сторону зеркала.

Где-то вдалеке играла весёлая музыка, пахло конским навозом и сладким попкорном.

«Всё лучше, чем умирать в гнилой ванной»,– решил Марк и шагнул вперёд.

Вечерняя ярмарка блестела разноцветными гирляндами, шумела детским смехом и скрежетом каруселей. Здесь были и конкурсы по киданию колец на палки, и стрельба из рогатки, и железные пони, катающие детей по кругу, и арена с живым львом и укротителем, по краям которой стояли продавцы сладкой ваты, и ездили мороженщики с раскрашенными тележками. Марк оглянулся назад: зеркало исчезло, забрав с собой весь серый, страшный мир.

Толстый клоун, пригласивший его на праздник, засмеялся и начал крутить ручку у старой шарманки, висевшей на груди. Из неё послышалась какая-то очень старая мелодия, скрип механизмов и звон колокольчиков. Марку стало очень интересно, как же можно извлечь целую мелодию из обычной коробки, и он стоял и глазел на клоуна с открытым ртом. Клоун заметил это и, широко растянув огромную красную улыбку на лице, кивком головы позвал к себе мальчика.