– Забери! – приказал Геннадий. – Я угощаю, поняла?

Ния поднялась и, кивнув обоим, пошла к выходу.

– Усы забыла! – сказал ей вслед Геннадий, и Ния поспешно прикрыла рот рукой. Действительно, забыла. Чертов фанфарон! Настя рассмеялась ей вслед идиотским смехом, и Ния почувствовала прилив бешенства.

Она вышла из ресторанчика, все еще прикрываясь рукой, чувствуя их взгляды на спине как раз между лопатками – маленькое красное пятнышко. Оно пляшет, выбирая точку, а потом последует выстрел. Молниеносный, бесшумный, беспощадный, и жертва упадет. Заткнись, приказала Ния своему воображению и ступила в снежную метель. Тяжелая дверь неторопливо закрылась, отсекая ее от тепла и света ресторанчика и тех двоих, которые уже забыли о ней… скорее всего. Она представила, как Настины пальцы теребят его загривок, а его рука ложится на ее колено, и глаза в глаза… Заткнись! Она не понимала себя.

Ния привычно метнулась взглядом по улице – в одну сторону, в другую, опасаясь наткнуться на Лину, и махнула рукой, призывая такси. Шарахаться от собственной тени, похоже, становится привычкой. Господи, скорей бы убраться отсюда! И в который уже раз она подумала, что не нужно было приезжать сюда, этот чертов город всегда приносил ей неудачу. Промахнулась! Она снова промахнулась. Нет, возразила она, сейчас все будет иначе. Сейчас все будет совершенно иначе.

В машине она стерла носовым платком дурацкие усы и подумала, что похожа на шпиона или беглого каторжника: с фальшивыми усами, стреляющая взглядом по лицам прохожих, боящаяся получить по морде… Фи, как грубо! По физии, как говорил муж Володя. Физия – почти нежно. Бывший муж…

Она поймала в зеркальце взгляд водителя; на долгую секунду взгляды их сцепились, и Ния внутренне напряглась, ей показалось, что он знает о ней! Она отвела глаза и стала смотреть в окно. Погода… погодка разгулялась не на шутку, мело и свистело, и при этом была какая-то светлая ликующая радость вокруг, и солнце как серебряная монетка угадывалось где-то наверху, словно убеждая, что это ненадолго, понарошку, что ненастье пройдет и все снова будет хорошо.

…Ее дом, ее крепость… Декстер обрадовался, бросился навстречу, залаял звонко. Ния налила себе виски, которое терпеть не могла, упала на диван, пригубила, задерживая дыхание – уж очень противный запах! Декстер примостился рядом, прижался горячим боком к ее бедру. В доме стояла непривычная, неправдоподобная тишина; едва слышно с придыханием раскачивался маятник старинных часов, похожих на башню; на ковре лежали тусклые солнечные полосы. В доме их было только двое – Ния и ее маленькая собачка.

Она уснула на диване, опьянев от виски. Проснулась, когда было уже темно. Окна угадывались неясно – стояли длинными узкими колоннами, словно разделяли пространство, и казалось, что гостиная за ними продолжается куда-то в бесконечную даль; ненастье, как и было обещано, прекратилось, и ему на смену в природу снова пришли покой и умиротворение.

Ния на ощупь включила торшер у дивана и с удивлением почувствовала, что проголодалась.

Она открыла холодильник, рассматривая пластмассовые коробочки и баночки с пестрыми наклейками, свертки и бутылочки с разноцветными соусами – хозяйством занималась Настя; набросала в тарелку всего подряд: мяса, копченой рыбы, сыров, каких-то салатов, добавила пару кусков хлеба. Включила телевизор. Плеснула в стакан виски – гулять так гулять. Настя, видимо, не придет ночевать. Ну и прекрасно. Идите к черту, оба!

Засыпая на широкой супружеской постели, Ния сквозь некрепкий полупрозрачный еще сон услыхала звук отпираемой входной двери и голоса и поняла с каким-то чувством покорности и безнадежности, что Настя вернулась не одна, и она, Ния, почему-то знала, что подруга вернется не одна. Все время знала. Знала и… ждала.

Она так и не сумела уснуть, прислушиваясь к их голосам – визгливому частящему Насти и негромкому и неторопливому басу ее приятеля, – звяканью посуды, смеху, шагам, приглушенной музыке – они включили телевизор, и, похоже, чувствовали себя как дома. Ния лежала, теребя ушки сонного Декстера, задерживая дыхание, стремясь унять бешено бьющееся сердце. Больше всего ей хотелось вскочить с кровати, побежать вниз и заорать базарным голосом: «Пошли вон! Это мой дом! Вон отсюда!» Но она понимала, что никуда не побежит, а останется лежать, притворяясь, что спит, и будет прислушиваться к их голосам, наливаясь тревогой, тоской и дурными предчувствиями…

Федор Алексеев выбрался из машины, достал с заднего сиденья торбу из «Магнолии». В окнах горел свет. Шторы были задернуты. Он зашагал к дому. Открыли ему сразу.

– Федичка, родной! – Настя, радостно завизжав, втащила его в прихожую. Федору показалось, что она пьяна. – Молодец, что пришел! А мы уже думали, куда ты делся! Ни слуху ни духу!

Песик Декстер бросился под ноги, заливаясь лаем. Голос у него был тонкий и визгливый, и Федор подумал, что вдвоем с Настей они составляют слаженный дуэт. От этой мысли ему стало немного легче. Он не узнавал себя, он не знал, зачем он здесь, он не знал, чего ожидает от встреч с Нией. Дураку понятно, что тупик. Он не видел ее с тех самых пор, как она явилась незваной, почти две недели назад. Бесконечные две недели, в течение которых его мысли, восприятие и намерения менялись, как погода осенью. Сначала ему было ясно, что они друзья, он подставил плечо, она оперлась, а любовь давно прошла. Прошла любовь, завяли помидоры… или что там завяло, как говорит один из его учней, Леня Лаптев. Потом он понял, что любовь не прошла, и его тянет к Ние со страшной силой. И ничего тут не поделаешь: статья не пишется, студенческие рефераты не проверяются, плюс бессонница, угрюмость, раздражение… вот и Савелий заметил, звонит по десять раз на дню, беспокоится, наговаривает на автоответчик всякие дурацкие советы и истории из книжек, где мораль и смысл сводятся к одному: все проходит, и надо просто перетерпеть. Голос у него участливый, несчастный, сюсюкающий, он называет его «Федичка». Федор не отвечает, боится сорваться и наговорить… короче, послать куда подальше, зная, что впоследствии горько раскается и пожалеет, потому что обидеть Савелия все равно что обидеть ребенка, и он действительно переживает за друга. В отличие от капитана Коли Астахова, который не отказывает себе в удовольствии потоптаться по его хребту, что предпочтительнее, так как капитана, во-первых, можно без колебаний послать, он не так трепетен, как Савелий, вернее, вовсе не трепетен, во-вторых, он не обидится, а в-третьих, сам пошлет куда подальше, выбрав самые сильные лексические единицы из своего богатого ментовского словаря.

Потом Федор понял, что делает глупость и никому его плечо и жилетка не нужны… раз она исчезла на долгих две недели, и вообще, она в надежных руках мэтра Паши Рыдаева и этой… подруги детства Насти. Короче говоря, стал Федор обидчив, не уверен себе, и чувство юмора, его разящее оружие, стало давать сбои, что не преминули заметить ушлые студиозусы, что, в свою очередь, вылилось частично в следующее резюме: чего-то Философ стал смурной, кислый, квелый, разнюнился, так и кидается, рычит и не понимает шуток, перестал бриться; никак влюбился; а жаль, какой был человек! Теперь пропадет к черту. Частично, потому что резюме номер два гласило: не-а, Философ выгребет, не на того напали с вашей любовью! Было заключено соответствующее пари и определены сроки выздоровления и арбитры, все честь честью.