– Она наверняка настоящая царица!

Ей было невдомек, что Иотапа, привезенная из гарема, в котором тридцать жен, не долго думая, убивали друг друга, давно переступила порог чувствительности. Она очень рано узнала, что жизнь – это не слащавая фарандола[72].

Вскоре к принцам присоединился шестой ребенок. Он был прислан из Антиохии, куда совсем недавно прибыл из Рима через Афины и где в то время находилась Клеопатра с мужем. Его звали Антилл, ему было десять лет, и он приходился Марку Антонию старшим сыном, рожденным от первого брака с Фульвией.

Когда умерла его мать, он, вместе со своим младшим братом, был принят римской женой Антония, Октавией. Вот уже пять лет, как Октавия воспитывала двух этих мальчиков и своих собственных детей: троих от первого брака с покойным консулом Марцеллом и двух дочерей от Марка Антония, Приму и Антонию, сводных сестер египетских принцев. И, разумеется, ни те, ни другие никогда не слышали друг о друге… Семеро детей, старшей из которых, Марцелле, было одиннадцать лет, а младшему – полтора года, составляли счастливую семью, которую Октавия растила в своих владениях на Марсовом поле, новом римском квартале, а также в их дворце на Эсквилинском холме. Этот огромный дом, ранее принадлежавший Помпею Великому, Антоний во время гражданской войны конфисковал и благоустроил, чтобы провести там три года вместе с белокурой Октавией.

Несмотря на возрастающую потребность в своей египетской жене, император был признателен римской супруге за ее нежность и преданность, которыми она его одаривала, когда они еще делили ложе; именно поэтому у него не было ни малейшего намерения разводиться. К тому же она была ему просто необходима в Италии, где принимала его сторонников и последователей, содействовала их устремлениям, короче говоря, управляла кланом. Он часто ей писал. Письма были ласковыми и даже нежными. В глубине души он действительно ее любил. Впрочем, он вовсе не считал себя полигамным. По крайней мере не таким, как эти азиатские царьки, которых он презирал: в Риме у него была только одна законная жена, в Александрии – тоже только одна. И каждая, в своей части мира, старалась как можно лучше ему угодить.

Однако сейчас Марк впервые выразил разочарование в Октавии и взял воспитание Антилла на себя. Она оплошала. Нарушив политическую договоренность, согласно которой он должен был получить от ее брата двадцать тысяч солдат для расправы с Артаваздом и завоевания Афин, эта гордячка с согласия Октавиана прислала ему из Рима только две тысячи человек. Две тысячи! Да столько составляет его личная охрана! А почему бы и нет? От нее вполне можно было этого ожидать, ведь при ней состоят только ликтор[73] и три оруженосца! Да над кем она насмехается? Неужели она стала сообщницей брата? Этот мерзавец хвалился, что рассчитался с долгом, вернув десять процентов. Опять пустые слова! Это были пожилые, потрепанные легионеры, прибывшие с детьми и наложницами, – словом, пенсионеры! И она действительно полагала, что он встретит ее с распростертыми объятиями? И чтобы порадовать свою добрую жену за ее две тысячи жалких солдат, он отправит свою египтянку в Египет?

– Я в пути, любовь моя, и готова сопровождать тебя до Евфрата. Отправляю к тебе Антилла, которого ты так давно не видел…

Последовал немедленный ответ:

– Передай своему брату, что его две тысячи никуда не годятся, пусть он засунет их куда хочет! Забирай этих ничтожных с собой в Бриндизи и сама убирайся вместе с ними! Что касается Антилла, оставь его в Афинах, я за ним пришлю.

Нет, ну какая же идиотка! Клеопатра, по крайней мере, умела его поддержать – и войсками, и деньгами, и кораблями, и советами…

Теперь Антилл, в свою очередь, открыл для себя кипарисы Дафны и попил из святых источников. После Антиохии он прибыл в Александрию, и в его глазах еще стояли сокровища Оронта и чудеса войны.

– Поскольку у отца недостаточно римлян, чтобы выступить против Армении, – объяснял он своей новой семье, – он собрал войска в Македонии и Сирии: я видел сирийских трубачей, одетых в львиные шкуры…

– В качестве солдат сирийцы никчемны! Настоящие трусы! – сказал молодой Александр, рассерженный тем, что его отодвинули на второй план.

– Предрассудки, – отрезал Цезарион. – Каждое второе твое мнение, Александр, – предвзятое. Это губительно для царя, – степенно добавил он.

Антилл был симпатичен Цезариону. Конечно, этот стройный и светловолосый мальчик был похож на своего сводного брата Александра, и оба – на отца. Но Антилл никогда не станет соперником ребенку-фараону: он ни на что не мог претендовать. А благодаря возрасту, знаниям, раннему овладению двумя языками он стал для сына Цезаря желанным товарищем. И Царица уже успела это оценить: из глубинки Сирии она прислала в учителя Антиллу Теодора, двоюродного брата Евфрония, который воспитывал ее старшего сына. Два мальчика, у которых было два учителя и три сводных брата, быстро стали приятелями: Цезарион учил Антилла глубокомысленности, а Антилл Цезариона – легкости.

Молодой римлянин, тоже живший на острове Антиродос, приходил поиграть с «младшими» каждый раз, когда Цезарион должен был подписывать указ или «надевать двойную корону» для встречи военачальника из дельты Нила или управляющего с Кипра.

В Синем дворце все обожали сына Фульвии: даже Александр, который видел в нем объект для подражания; даже страдалец Птолемей Филадельф, который, не успев оправиться от отита, заболел пневмонией.

Во время этих болезней, которые всякий раз ставили его жизнь под угрозу, загадочная Иотапа с высокими скулами и длинными ресницами старалась успокоить Селену, чья жизнь, казалось, тоже висела на волоске: она брала ее за руку, выводила на улицу, усаживала у стены, прямо на террасе, на тростниковую подстилку, и они наблюдали за полетом чаек и танцем звезд. В то время как слуги с опахалами и носильщики стаканов почтительно держались в стороне, девочки молча сидели бок о бок, не имея возможности обменяться и парой слов на одном языке. Их прецептор Пиррандрос не выполнял своих обязанностей. Слишком старый и слишком образованный, чтобы обучать начинающих: Иотапа не умела ни читать, ни писать по-гречески, Александр все еще выдавливал текст на предварительно гравированных дощечках, а Птолемей так и остался левшой.

Но все должно было измениться, поскольку приезжала Царица: Марк Антоний с победой возвращался из Армении и вез с собой закованного в цепи Артавазда. Пришло время. В Риме назревало недовольство: при поддержке своего друга Марка Агриппы, талантливого стратега, Октавиан одерживал на западе победу за победой, в то время как на востоке они не продвигались… Наконец-то в Сенате партия Антония получила основания представить в выгодном свете славную деятельность своего главнокомандующего. Император не стремился подсластить пилюлю: вне всяких сомнений, он завоевал Армению – что было не так уж просто в разгар лета, – и мидийцы его не предали, какой приятный сюрприз! Но старшему сыну Артавазда, законному наследнику престола, удалось бежать, и он скрылся у парфян, которые сразу стали за него горой. Нужно было поторопиться и на волне этой частичной победы короновать молодого Александра одной из тех корон, которые следовало разделить…