Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Найди внештатного. Из резерва возьми. Или ссыльного какого-нибудь, которому недолго срок мотать осталось. В конце концов, ты герой или нет? Почему я должен за тебя решать?
Уж если штатные барды те еще фрукты, то что о внештатниках сказать? Резервисты – те давно забыли, сколько на гитаре струн и как ее, родимую, настраивать. Придется брать ссыльного, только кого, вот вопрос? Ну ладно, с архивами у нас все в порядке, покопался я в архивах и вроде бы нашел подходящего кандидата. Точнее, не сам нашел, опять же начальство подсказало. Соизволило лично связаться и намекнуть, попробуй-ка некоего Авдея. Я, естественно, поднял из архива дело ссыльного барда Авдея и прямо-таки ахнул!
Этот самый Авдей был тем еще типом.
Некогда вольный бард, которого теперь в месте ссылки звали просто Авдеем, был сослан за особо тяжкое преступление на проживание в России первой половины двадцать первого века, по местному летосчислению, разумеется. При этом упомянутый бард был лишен памяти, что само по себе было гуманно, и частично души. Так прямо и написано в личном деле – «частично лишен души…».
Еще в папке была какая-то ведомость. Опального барда, судя по всему, даже подкармливали, незаметно, естественно, благо способов дать человеку подработать сколько угодно. Все это смахивало на расходы по содержанию арестанта, да так оно, собственно, и было.
Что же надо такого натворить, чтобы тебя сослали в Россию конца двадцатого – начала двадцать первого века, да еще при этом и души лишили, пускай даже и частично? Войну, что ли, сыграть? Но это невозможно, да и не ссылают за это, насколько мне известно. Уже сама по себе ссылка в эту вариацию мира была тяжким наказанием, известно, что в той России барды вообще долго не жили, хотя почему-то именно там их рождалось больше всего. Увы, узнать это мне было недозволено. Сведения о преступлении, совершенном некогда вольным бардом Авдеем, находились в засекреченном приложении к его личному делу, допуска к которому у меня не было. Рылом не вышел, а также допуском.
А бард, лишенный души, не имел даже призрачного, посмертного шанса, учитывая, что именно та часть души, которой лишали опальных бардов, была ответственна за способность играть дорогу. Так что Авдей даже последнюю дорогу не мог себе сыграть. Только умереть. Причем совсем.
Впрочем, то же начальство милостиво, специальным письменным распоряжением, позволяло вернуть Авдею немного изъятой души, так называемую айму, на время выполнения задания. Причем опять же не всю айму, а полуайму, что уж было совсем непонятно. Как это, вернуть часть части души? Да еще временно и строго под мою личную ответственность. Не очень-то мне все это понравилось, но делать было нечего, и я согласился на Авдея.
Надо полагать, начальство в лице Сергея Ивановича имело во всей этой истории свой, непонятный мне интерес, уж больно ловко все складывалось и с этим заданием, и с Авдеем. Может быть, обязано было чем-то этому Авдею начальство-то, кто знает… А вообще неисповедимы замыслы высокого руководства, а если кому-то из подчиненных удается чудесным образом их разгадать, то такой сотрудник либо принимается в элиту, либо, а это чаще всего, стремительно обрушивается вниз. Поэтому я не стал особенно ломать себе голову, а просто-напросто согласился.
И вот еще, насчет айм.
Я от кого-то слышал, что эти самые аймы были самостоятельными существами, хотя и находились с бардами в каком-то странном симбиозе. Не знаю, была ли разлука с Авдеем наказанием для его аймы, но последняя обладала собственным характером и волей, так что ее надо было еще уговорить вернуться к своему бывшему барду. Временно или навсегда – тоже было неясно. Если учесть, что в данном случае Авдею полагалась только половинка аймы, то логично было предполагать, что где-то существует и вторая половинка. Но, видимо, руководство полагало, что в таком пустяковом деле, как упокоение злого железа в провинциальном российском городке, достаточно и полуаймы, а посему о второй полуайме мне ничего не сообщили. Не сочли нужным.
Такая вот дипломатия. Ну что ж, я, в конце-то концов, сам вызвался, никто не неволил.
Полуайму репрессированного барда Авдея звали Лютой, и проживала она в той самой вариации или ипостаси, в которую избранные жители Земли, согласно преданиям, попадали через Полые Холмы, да еще во снах. Короче говоря, в человеческом понимании Люта была эльфийкой, как ни банально это звучит.
Про эльфов много чего написано, кроме правды. Всей правды и я не знаю, а фантазировать как-то не хочется, и без меня фантазеров хватает. Только вот что некоторые эльфы, а именно те самые аймы, являются человеческими симбионтами – это, знаете ли, и для меня было новостью.
Аймы, в отличие от прочих существ, свободно перемещаются между мирами, когда хотят. Будучи всего-навсего человеком, рожденным, так сказать, ходить, бегать, ну, может быть, иногда невысоко подпрыгивать, сам я на поиски Люты отправиться не мог, поэтому пришлось-таки идти на поклон к начальнику транспортного отдела барду-классику Науму-Александеру. Бард-классик, надо сказать, меня недолюбливал, как, впрочем, и я его, но до встречи снизошел.
– Ах, Люта! – задумчиво сказал среброкудрый бард-классик и задумчиво подергал себя за изысканную бородку. – Да уж, не повезло девочке! А жаль ее, при другом барде могла бы быть полной аймой, а при этом Авдее…
– В каком смысле не повезло? – вежливо спросил я, чтобы что-то сказать.
– А во всех! Предупреждали же девочку, что этот Авдей, так сказать… В общем, он ей не пара. Он, что называется, упертый. Для него айма – только инструмент, он к гитаре своей лучше относился, чем к айме. Пошла бы эта Люта ко мне младшей аймой – ах, сколько прекрасных тропинок мы открыли бы людям, сколько неизведанных путей, сколько светлых далей… Так нет же, приклеилась к своему демиургу самодеятельному и слушать ничего не хотела. А он ее еще и искалечил, да не только ее, а еще одну…
Тут бард-классик спохватился, что сболтнул лишнее, и поспешно заключил:
– Теперь вот одна-одинешенька горе мыкает. Нет, порядочные люди так не поступают. Лично у меня, – Наум-Александер приосанился, – тоже две аймы, старшая и младшая, но я не пытаюсь слепить из них одну, чтобы потом, так сказать, разорвать и выбросить. Нет, я прекрасно уживаюсь с обеими, и все, представьте себе, довольны.
Я впервые слышал, что айм у барда может быть несколько, это сильно смахивало на тривиальное многоженство, но ничего не сказал – еще обидится господин классик, чего доброго. Да и многоженство, в конце концов, просто вопрос вкуса и темперамента. Или тщеславия.
Господина Наума-Александера, однако, не нужно было провоцировать на откровенность, классики – они такие, они по природе своей откровенны, чего совершенно не стесняются. Тем более что классик выглядел очень довольным собой, словно сообщил мне нечто чрезвычайно важное, секретное, при этом не нарушив никаких правил. Бард задумчиво погладил деку старинной семиструнной гитары, мудро вздохнул и позвал:
– Генда! Деточка, иди сюда! – И пояснил: – Моя младшая айма, Гендочка, не правда ли, она восхитительна?