Гордей весь взмок. Бегал из теплицы в щитовую, из щитовой снова в теплицу. Выключал и снова включал автоматы (он пару раз видел, как это делал Михалыч). Все было перепробовано, а воз и ныне там. Гордей сел на ящик напротив злосчастной кнопки. Смотрел на нее с такой ненавистью, что провода плавились. Он находился в теплице один – рабочие закончили обрывание листвы или еще чего (Гордей об этом знал еще меньше, чем об электричестве), и их отправили на расфасовку томатов.

«Все. Закончился ты, Гордей Филиппович, как руководитель. Дадут тебе под зад. И поделом».

Кроткий встал, вздохнул и решил еще раз надавить на кнопку подъема. В момент, когда валы со скрежетом завертелись, Гордей Кроткий поверил в Бога.

«Ну, точно, Бог есть. Потому что я ни хрена не сделал».

Он ликовал. Ему хотелось кувыркаться, прыгать по проходу между побегами. Но он должен оставаться самим собой и не выглядеть глупо. Никогда.

Ну, хватит. Кроткий нажал кнопку «Стоп». Тут его ждало небольшое разочарование – Бог ушел помогать другим. Кнопка не сработала. Валы продолжали монотонно напевать и так же медленно поднимать стекла вверх. Да и хрен с ними. На эти случаи (когда Богу некогда) и существуют концевые выключатели, прекращающие подачу напряжения. Гордей пошел к выходу, все еще довольный происходящим. Но его ждал еще один сюрприз. Концевики ни хрена не отключили! Рычажки с колесиками вывернулись и сломались.

Гордей слишком поздно понял, что может произойти. Где-то треснуло стекло. Он побежал. Начался дождь из стекол. Валы все крутились. Гордей почувствовал боль от пронзающих его осколков. Когда до спасительного выхода оставалось пару метров, Кроткий упал и уже не смог встать. Ноги не слушались. Крупный осколок разрезал сухожилия на правой ноге. Он еще раз попытался встать. Левую ногу разрезало чуть выше колена. Гордей остался лежать головой к выходу.

Он воспринимал все как в замедленном режиме. Осколки продолжали падать. Гордей увидел какое-то движение и вывернул голову. В проеме стоял Максим Бабурин в сером коротком плаще. Он поднял правую руку и большим пальцем провел по горлу. Валы затихли, осколки еще кое-где падали. Ветерок трепал молодые листья. Гордей посмотрел вверх. Над ним висел крупный осколок, похожий на «барашек» гильотины. На чем он держался, видно не было. Гордей понял, что означал жест Макса. Он снова запрокинул голову назад. Бабурин исчез.

– Прости, – прошептал Гордей. – Макс, прости! – крикнул он, и осколок со свистом полетел вниз.

В следующий миг голова с умным лицом отлетела от тела, одетого в иностранную робу.

* * *

Звон стекла вырвал его из грез о больших заработках. Звук был таким натуральным, что Максим решил – в квартире разбили окно. Он отбросил справочник и побежал в кухню. Стекла были целыми. Максим осмотрел шкафы. Все стеклянные части немногочисленной мебели были на месте. Макс развернулся и пошел в спальню. Тоже все цело.

«Я ничего не понимаю. Галлюцинации? Последние дни они не дают о себе забывать. Будто чувства каким-то странным образом обострились… Обострились ли? Может, все куда как проще? Воспалившийся мозг выдает несуществующие звуки и запахи за настоящие. Надо позвонить дяде Славе. Уж он-то если не поможет, то хотя бы посоветует, что делать. Да и витамины надо взять».

Максим подошел к телефону.

Он услышал голос человека, который оберегал его. Все те годы, которые помнил Максим, крестный был ему и матерью, и отцом. Каждое утро он провожал Максима в школу и забирал его оттуда вечером. Сейчас Макс понимал, что этим дядя Слава показывал ему свою любовь. Родительскую любовь.

– Алло, Максик? – У мужчины был тихий добрый голос.

– Да, крестный. Как ты?

– А как, ты думаешь, может быть в семьдесят два года? Конечно, замечательно. Я чувствую себя точно так же, как и выгляжу. Хе-хе-хе. Хотя откуда тебе знать, как я выгляжу. Когда ты был у меня последний раз?

Три недели назад? Месяц? Нет. Он только собирался тогда к крестному. Олег позвонил, и они уехали на рыбалку. Максим вспомнил: он был у дяди Славы на майские праздники. То есть почти четыре месяца назад. Родственники из разных городов чаще встречаются. Дядя Слава жил в трех километрах от Максима. Сам он никогда не приходил к Максу, боялся нарваться на Нину Федоровну и Алексея Ильича. Не заладилось у них с первого дня знакомства. Вячеслав Андреевич Даниленко был человеком со сложным характером (разумеется, по мнению Нины Федоровны, к которому не мог не прислушаться Алексей Ильич). Сложность характера проявлялась в том, что дядя Слава не любил учить и терпеть не мог, когда учат другие. Совет, конечно, он дать мог, только с одним условием: если в этом совете нуждались. Вот именно в этом они и не сошлись характерами с тещей Макса. Та любила поучить жизни.

– Я исправлюсь, – едва слышно произнес Максим.

– Очень надеюсь на это, сынок.

Макс понял, как старику одиноко. Одиночество – верный признак старости. Максим где-то прочитал это, но сейчас, как говорил герой фильма «Где находится нофелет», он до этого додумался бы и сам. «Доводы, до которых человек додумывается сам, обычно убеждают его больше, нежели те, которые пришли в голову другим».

Макс снова вспомнил о книге.

– Сынок, ну когда ты собираешься проведать старика?

«Он не должен быть одиноким – у него есть я. А что я? Что я сделал для человека, который одаривал меня заботой и любовью сразу за двоих? Что?! Кроме проблем в детстве и безразличия сейчас, – ни черта!»

– Крестный, я на днях заскочу, обещаю.

Разговор не клеился. Макс попрощался и повесил трубку.

* * *

На втором этаже у окна стояли мужчина в белом халате и молодая женщина в сером брючном костюме.

– Память о детстве, например, не может воспроизводиться так, как будто она была вчера и… В общем, воспоминания эти нельзя положить на полку как снятую пленку, а потом по прошествии лет просмотреть в неизменном виде. Воспоминания меняются в связи с недавним происшедшим, – говорил мужчина.

– Вячеслав Андреич, я не совсем понимаю…

Даниленко посмотрел на заведующую как на ребенка. В сущности, она им и являлась. Лет двадцать пять? Тридцать? Только из института. Откуда ей вообще знать то, о чем он говорил?

– Танечка, – по-отцовски обратился Вячеслав Андреевич к заведующей детским домом, – мы делаем так. Ты приводишь ко мне Максима. Я провожу с ним беседу и назначаю курс лечения. С мальчиком все будет хорошо. – Он посмотрел в окно. Во дворе бегали мальчишки, а Максим Бабурин сидел на крыльце и смотрел прямо перед собой. – Жалко мальчишку.

– Да. Такое пережить… Бабушка сошла с ума, родители разбились. Как еще старуха дом не сожгла? А то бы и вовсе мальчик погиб.

– Еще неизвестно, что лучше: жить с такой раной или умереть. – Доктор развернулся, заложил руки за спину и пошел по коридору к своему кабинету.