том числе и «Кентервильское привидение» с трогательной надписью от Энни и ее отца. Я расцеловалась с Энни и, когда повернулась к Максу, глаза мои наполнились слезами.

— Я не прощаюсь, — поспешно сказал он, — ты ведь придешь еще искупаться последний раз?

Я кивнула головой. Весь вечер я занималась тем, что убирала виллу, раскладывая все по шкафам, прятала Сонины летние игрушки и одежду, навела порядок на кухне, мы с Аликом затащили в кладовую пляжную мебель. Пока мы снимали тенты, я тихо спросила у Алика, что он рассказал, чтобы знать, какой версии придерживаться.

— Ну, почти все. Я сказал, что хотел тебя разыграть, но не удержался и сорвался… Катерина, я все расскажу отцу! И еще я сказал, что я ходил к ним играть на биллиарде и они меня расспрашивали о тебе и о маме. Знаешь, она очень расстроилась, а потом сказала, что раз все хорошо закончилось, то и бог с ними. А я бы им спуску не дал! Ну, это отец будет решать.

Я ничего не сказала на это, но я догадалась, почему Татьяна Андреевна не стала поднимать шум. Мне еще тогда, в ее первый приезд, показалось, что она более чем благосклонна к соседям, нарушившим границы собственности, особенно к тому, с атлетической фигурой — Вадиму. Конечно, она не станет поднимать шум, она тихо выставит меня чуть позже.

12

Вечером мы пошли купаться все вместе. Татьяна Андреевна поплавала у берега, я отплыла довольно далеко, Алик догонял меня и вертелся вокруг. Макса не было видно. Наконец мы вышли на берег. Татьяна Андреевна отправила Алика спать.

— Я хочу еще искупаться, вряд ли мне придется когда-нибудь еще плавать в Средиземном море, — сказала я как можно более небрежно, чтобы она не поняла, как мне хочется остаться одной.

— Завтра рано вставать, такси придет в восемь пятнадцать. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — сказала я вслед.

Сердце мое колотилось. Я была почти уверена, что увижу сейчас Макса последний раз в жизни. Никуда я, скорее всего, не вернусь, надо уехать, продолжать воспитывать чужих детей и забыть все. Сделать вид, что ничего не было и ни в кого я не влюблена. Мне двадцать семь лет, может, это будет самый умный поступок за всю жизнь. Я услышала крик с моря: «Кэтрин!» и вошла в воду. Я плыла к нему и мне хотелось, чтобы это не кончалось никогда: ночь под сказочным тропическим небом, это море и это движение навстречу друг другу, дающее иллюзию, что и он тоже стремится ко мне. Ах, как мне этого хотелось! Мы встретились и тихо поплыли к берегу.

— Кэтрин, ты сегодня такая озабоченная… Ведь все уже прошло?

— Да, скоро все пройдет. Я вернусь домой и постараюсь забыть все, что здесь было, — я сильно надеялась, что мой голос не дрожал.

— Но кроме плохих у тебя должны ведь быть и хорошие воспоминания!

Я лишь кивнула головой. Их я должна забыть в первую очередь. Мы выходим из воды, я непроизвольно задерживаю шаг, чтобы растянуть время вдвоем, у меня просто нет сил уйти сейчас навсегда. Я в который раз спрашиваю, когда Макс повезет Энни в швейцарскую клинику, затем он вежливо выражает сожаление, что нам приходится уезжать раньше срока. Я удивляюсь, что он уже не зовет меня приехать к ним работать. Может, это и к лучшему, но мне становится не по себе и я уже еле сдерживаюсь.

— Кэтрин, пойдем ко мне, выпьем на прощание?

Я уверена, что это самое малое, что мне хочется сделать на прощание. Я накидываю полотенце через плечо и завязываю узлом концы на боку, сидеть перед ним почти голой не хочется. Макс усаживает меня на террасе и уходит в дом, возвращаясь в майке и шортах, со стаканами и бутылками в руках.

— Тебе вина или бренди?

— Бренди, только немного.

Но сама пью из стакана залпом, сразу все. Макс даже не удивляется, а просто жестом спрашивает, налить ли еще. Я киваю. Вторую порцию я пью медленнее. Мы все еще молчим и я не хочу ничего говорить, опасаясь, что мне изменит выдержка. Макс тоже сосредоточился на бренди.

— Мне будет плохо, когда ты уедешь, — говорит он внезапно.

— Да, я понимаю, даже выпить не с кем, — говорю я сочувственно, но он продолжает, словно не слыша меня.

— Извини, если нарушаю твои планы, но так будет лучше. Я много думал эти дни и решил, что если бы ты узнала неожиданно, что я, приглашая тебя, строил другие планы, боюсь, это бы тебя рассердило и шокировало. Я не хочу больше, чтобы ты приезжала, Кэтрин.

— Я тоже так подумала… — я начинаю и замолкаю, чуть не проговорившись.

— Кэтрин? Почему так подумала ты?

— Какие другие планы? — мы спрашиваем почти одновременно и замолкаем.

Я машинально тянусь за стаканом и делаю большой глоток. Я вдруг чувствую такое изнеможение, что нет сил даже догадываться, что он имел в виду.

— Кэтрин, почему ты подумала, что тебе не стоит приезжать к нам? — тихо и настойчиво спрашивает Макс.

— Потому что мне будет тяжело жить у вас, видя твое равнодушие, — внезапно я обретаю спокойствие: почему бы и не сказать ему все теперь?

— Но ведь я не равнодушен к тебе!

— Да, я знаю. Ты очень сочувствовал мне эти дни и помог выдержать все. Спасибо тебе. Но…

— Тебе этого мало?

— Макс! Раз мы решили, что больше не встретимся, зачем тебе знать…

— Мне необходимо знать. Кэтрин, скажи мне! Как ты ко мне относишься?

Мы сидим в креслах, между нами стол с бутылками и стаканами, свет из открытых окон мягко освещает террасу, но между нами начинает нарастать напряжение, накаляющее воздух. Я забываю об осторожности.

— Я не понимаю, зачем тебе знать, как к тебе относится человек, которого ты больше никогда не увидишь?! Что ты будешь делать с этим знанием? Жалеть не очень молодую дурочку, имевшую глупость влюбиться в англичанина, которому совершенно это безразлично?! Скажи, давно ты это заметил? Конечно, держать в доме гувернантку, которая больше вздыхает и мечтает об отце, чем занимается ребенком, не стоит. Ты правильно все решил. Что ты еще от меня хочешь?

Макс делает большой глоток из стакана и, откинувшись в кресле, закрывает руками лицо и шумно вздыхает. Молчание повисает в воздухе и становится тягостным. Я встаю.

— Макс, мне завтра рано вставать. Я была рада познакомиться с вами. Передавай привет Энни. Мы с Соней напишем ей письмо. Макс?

Я протягиваю ему