Я встал перед ним в боевой стойке, понимая, что этот нахал не стал бы нападать на здорового мужика, если бы был один. Опасения мои подтвердились — с деревьев, словно яблоки, посыпались его дружки. Их было четверо: двое с боевыми топориками, двое — с заряженными луками.

Вы только поймите меня правильно: это были не те славные, чистенькие ребятки из Шервудского леса, которых вы себе, наверное, представили. Видимо (если Робин Гуд на самом деле существовал), как раз вот так и выглядели его «весельчаки». Одежка на парнях была вся в заплатках, грязная и пропахшая потом. Искусством бритья владел только один из них, да и тот не посвящал себя этому занятию уже несколько дней кряду. У остальных вид был такой, словно бороды они подстригали раз в год, и скорее всего первого января. Ухмыляясь, злодеи обнажали полусгнившие зубы, и изо ртов у них шел отвратительнейший запах.

Тот, кому я врезал, вскочил на ноги и с воплем кинулся ко мне. Я даже не стал пытаться уклониться от удара или отпрыгнуть: я всего лишь немного отступил, чтобы разбойник не врезался в меня со всей силы. Уже один его запах мог убить наповал. Но я рассудил, что лучники не станут в меня стрелять, покуда их дружок будет рядом со мной. Стараясь не думать о зловонии, исходящем от гада, я обхватил его руками. К несчастью, он ответил мне взаимностью и сильно сжал меня. Я приподнял его и крутанул, изнывая от боли, сдавливающей ребра. Кроме этой медвежьей хватки, разбойник больше не знал никаких приемов — но и силен же он был, засранец! Я с трудом удерживал его над землей. Собрав все силы, я провальсировал с ним к его дружкам, сгрудившимся около тропинки. Один из них, с топориком, приготовился броситься на меня, однако, разгадав мой маневр, отпрыгнул в сторону. У меня перед глазами уже мелькали искры, и я взял да и наступил обнимавшему меня бандюге на ногу. Он взвыл и ослабил хватку. Я вырвался из его объятий и три раза подряд резко стукнул его по физиономии. Он отлетел от меня с таким ревом, что кора на дереве могла потрескаться. Отскочив, я все-таки столкнулся с одним из тех, что были с топориками.

Он дико заорал и занес над головой свое оружие, но я впечатался в него, сгруппировавшись, и мы оба повалились наземь. Я ухватился за топорище и рванул его на себя, совершая переворот. Вояка охнул от боли, а я уже стоял на ногах, сжимая его топорик обеими руками. Но тут же выпустил его, получив удар палкой по пальцам. Скрипнув зубами, я заехал разбойнику под ложечку. Он взревел и упал, а я подобрал топорик и принялся вертеть им над головой. Те четверо, что еще держались на ногах, поспешно попятились — зрелище их явно не порадовало. Даже лучники не рисковали выпускать стрелы.

Только я догадался, что одного разбойника не хватает, как получил удар по затылку и с минуту ничего не видел. Кто-то выхватил у меня топорик, кто-то ударил меня в живот, и я опустился на землю с единственной мыслью: сейчас последует заключительный удар, вот я и узнаю на собственном опыте, есть ли жизнь после смерти.

Однако уж больно шумно — какие-то вопли, и вдобавок что-то позванивало. Я различил тяжелые, глухие, отрывистые звуки, с трудом приподнялся на локтях... В глазах прояснилось: трое разбойников пытались скрыться в чаще, трое валялись ничком у ног коня, а мой старый дружок Жильбер, сжимая в левой руке маленький круглый щит, а в правой — широченный меч, взвешивал в руке оружие так, словно решал, пронзить им мерзавцев насквозь или не стоит. Кроме того, по-моему, он обдумывал, пуститься ли в погоню за убегающими.

— Не надо! — хрипло выкрикнул я. — Как только ты съедешь с дороги, у них появится преимущество. Да они просто залезут на деревья и станут швырять в тебя камни.

— Друг Савл! — вскричал сквайр, бросаясь ко мне. — Ты ранен!

— Маленькая контузия, — ответил я, надеясь, что в голосе моем слышна веселость. — Знаешь, а я все-таки рад, что ты решил догнать меня.

Жильбер успел подхватить меня под мышки и поддержать, наклонившись с лошади.

— Это... пройдет... — выдавил я. — Нужно... просто передохнуть.

— И как следует, — добавил юноша.

— Немножко, — возразил я и посмотрел ему в глаза. Какое замечательное широкое, открытое лицо, какая искренняя тревога во взгляде. Ладно, решил я, и среди вояк попадаются неплохие ребята, когда они воюют за меня.

Ну и что я мог сделать? Сказать ему, чтобы отправлялся домой к папочке после того, как он мне жизнь спас? Ну-ну.

Вот так и вышло, что дальше мы пошли вместе. Сквайр настаивал, чтобы я сел верхом, а я отказывался и говорил, что мне это неинтересно, поскольку у его коня нет шор и доспехов.

— Тебе придется выучиться ездить верхом, если ты собираешься задержаться в нашей стране! — заявил Жильбер, верно понявший причину моих отговорок.

— Вообще-то я не собирался, — задумчиво произнес я. — Скажи, а с чего это такого добродушного парня, как ты, потянуло в рыцари?

— А как же? — удивился юноша. — Кто-то же должен защищать добрых людей.

Похоже, он даже немного оскорбился. Ну ладно, в этом был смысл.

— А в монахи почему?

— Я ощутил призыв, — просто и искренне ответил Жильбер. — Мне был глас.

Подобные вещи меня всегда очень интересовали.

— А глас — как это бывает? На что это похоже? Тебе приснился сон? Или это что-то вроде внезапного озарения?

— Я слыхал — бывает и так, как ты говоришь, — неторопливо проговорил Жильбер. — А со мной было вот как... Я был совсем маленький, и в наших краях был голод. Я помню только, что у меня сильно сосало под ложечкой. К нам домой зашел очень добрый монах — я запомнил его лицо — и дал моим родителям каравай хлеба. Меня охватило чувство благодарности, и мне захотелось стать таким же, как он. И это желание меня никогда не покидало.

— Это ведь всего-навсего хороший пример для подражания, — проворчал я. — И тебе не становилось страшно оттого, что многие монахи алчны и похотливы, потом, когда ты подрос?

Лицо Жильбера стало серьезным, жестким.

— О, я слыхал про такое, хотя сами мы лишь единожды видели подобного монаха. Рассказывали: есть один монастырь, так там все такие. Еще я слыхал, что есть монастыри, откуда монахи ездят по округе и собирают подати. Сами живут в роскоши, а народ вокруг томится в нищете. Однако те монахи, что жили неподалеку от моих родных мест, сами выстроили свою обитель, сами расширили ее, обустроили. Они, как и мы, возились с землей и ни за что не приняли бы в дар больше земли, чем смогли бы обрабатывать.

— Это похоже на францисканцев, — сказал я. Жильбер сдвинул брови.

— Мне это название известно, но я не знаю ни одного живого францисканца. Однако их пример озарил годы моей жизни. И я не могу осуждать всех церковников за те ошибки, что совершили некоторые из них, и даже многие из них. Те, с кем я встречался лично, оказывались добрыми и богобоязненными людьми.

Я кивнул.

— Так почему же ты не вступил в их орден?

— Увы! Я подрос и понял, что мне нравится драться. Добрые монахи выговаривали мне за это. И я старался как можно чаще сдерживать свои чувства и не давать волю рукам. Но если кто-то поднимал руку на меня, я вступал в драку. Было время, когда я совсем отчаялся и решил, что мне не суждено вступить в братство и что я всю жизнь прохожу за плугом. Но вышло так, что один монах, который приходил к нам в церковь служить мессу по воскресеньям, рассказал мне про Орден Святого Монкера. Он мне сказал: «Если тебе так уж необходимо размахивать кулаками, так пусть тебе под руку попадаются приспешники Сатаны — тем самым ты защитишь слабых и немощных». Тут сердце мое радостно забилось, и я принялся уговаривать бедных моих родителей — совсем их замучил, пока они наконец не дали мне благословения. Я отправился туда, куда звал меня глас Божий, — поступил сквайром в монастырь.