Полная луна заглянула в окно маленькой квартирки на Страстном бульваре. Куликов открыл глаза и в ее холодном сиянии увидел на себе гадкую старуху с огромным крючковатым носом. Сморщенное, как у варана, лицо ее было покрыто отвратительными бородавками. Вместо ног были хищные когтистые лапы, которыми она топтала и раздирала его грудь. Куликов приподнял голову и хотел было закричать, но от страшной тяжести в груди у него перехватило дыхание. Руки и ноги его стали словно ватные, и он не смог оттолкнуть гадину. Голова его в изнеможении упала на подушку. Тело обмякло. И все потонуло в какой-то вязкой болотной тине, которая опутывала его по рукам и ногам. Он делал отчаянные попытки освободиться, найти выход, но лишь глубже погружался в трясину.

Потом в его глаза ударил яркий свет. Болотная мгла, лежащая на пути к источнику света, стала рассеиваться. Не надо было ничего больше искать, путь был ему ясен. Но смотреть на свет было трудно – он резал глаза. Идти вперед тоже было нелегко – ватные ноги не слушались его.

В отчаянии Куликов отвернул голову. Слева от себя он различил хорошо знакомый и вожделенный образ. Плоть снова пересилила. Жгучий ветер страсти подхватил и понес его в ее темную утробу.

Константин Романович захлопнул зачетную книжку, с негодованием посмотрел на стоявшего перед ним юношу и закричал:

– И что ты себе думаешь, размазня?

– Ну… – неопределенно промычал юноша.

Константин Романович резко встал из-за письменного стола и твердой поступью, свойственной решительным людям, заходил взад-вперед по комнате. Несмотря на то, что ему давно перевалило за пятьдесят, он находился в отличной физической форме. Единственное, что его иногда беспокоило, это редкие боли в груди. Друзья говорили, что это могло пошаливать сердце, и советовали пройти обследование. Но Константин Романович не любил врачей и никогда к ним не обращался. Панацеями от всех болезней он считал режим и физическую нагрузку. Каждый его день без исключений всегда начинался в семь утра с сорокаминутной зарядки до пота. Отходил ко сну он ровно в полночь. Роста Константин Романович был выше среднего, подтянут, мускулист, наголо выбрит, с короткими черными усиками и орлиным носом. На нем были генеральские брюки с красными лампасами и белая рубашка с расстегнутым воротом. От него исходил тонкий аромат благородного одеколона.

Стоявший перед ним юноша представлял собой диаметрально противоположную картину. Он был невысокого роста, дряблого телосложения; на плечи его свисали давно не мытые волосы. Стоял он немного скособенившись и нерешительно мял перед собой руки.

– Ну, ну, баранки гну, – передразнил юношу Константин Романович, – неужели же нельзя дать себе труда, просто заставить себя сесть и выучить материал, идиот ты такой? Просто сесть и выучить. А?

– Я учил…

– «Я учил». Вот размазня! Я вижу, как ты учил. Даже я помню тему, на которой ты сегодня засыпался. Думал, что ничего не помню, а вот сейчас, ради спортивного интереса, посмотрел в учебник, и сразу же все в памяти всплыло. Ничего там такого сверхсложного нет, между прочим! Просто не надо идиотничать! Сел и выучил. Будешь учить, скотина такая? – и генерал зачеткой ткнул в нос юноше.

Тот мотнул головой и пробормотал:

– Буду.

Потом он мечтательно, как будто и не было этого неприятного разговора, посмотрел в окно.

– На меня смотри, скотина! – громоподобным голосом завопил генерал.

Юноша повернул голову, и взгляд его снова приобрел смиренность. Это почему-то еще больше разозлило Константина Романовича.

– Почему до этого не учил, я тебя спрашиваю?

– Я учил, просто времени не хватило.

– Слушай, дурак такой. Когда мне было столько лет, сколько тебе, я уже как год работал. Потому что жить не на что было. Работал и учился. И учился, между прочим, на отлично. Стипендию повышенную получал. Каждый день в шесть утра вставал. В двенадцать, а то и в час ночи ложился и все успевал. А ты, гаденыш такой, ложишься за полночь, встаешь черт знает как поздно. С таким режимом, конечно, ничего никогда не успеешь. А в результате – все на моей шее сидишь. Не работаешь, не учишься. Долго это продолжаться будет? – говоря все это, Константин Романович упругим шагом расхаживал по наборному паркету своего кабинета, по одной стене которого стояли массивные книжные полки из красного дерева, а две другие были украшены многочисленными грамотами и наградами генерала, свидетельствующими о его больших заслугах перед отечеством. В углу комнаты разместились кресла из темной кожи и журнальный столик из красного дерева. У окна стояли большой письменный стол и массивное кресло, на которое, видимо, устав от воспитательного процесса, и приземлился генерал.

– Но я же уже работал, дядя, – вставил юноша.

– Работал он! Когда же это, интересно знать, ты работал? Ни фига ты не работал!

– Да работал я, ты просто забыл. Прошлым летом газеты разносил.

– Прошлым летом? Это когда тебя уволили за прогулы на вторую неделю твоей работы? Ты это, тунеядец такой, работой называешь? Если где выпить или травки покурить, так ты тут как тут. А работать, так тебя нет.

– Я же просто заболел тогда, поэтому так вышло, – промямлил юноша.

– А! Это когда у тебя насморк случился. Ну да, понимаем! Они болели-с! Если бы ты занимался спортом, закаливанием, ты бы не болел. Посмотри на меня. Я в свои годы после зарядки каждый день ледяной душ принимаю. Потому и не болею никогда. Почему спортом не занимаешься, отвечай?

– Я хожу на физкультуру в институте.

– Какой это спорт? Сколько времени и денег на то, чтобы тебе привить любовь к спорту, родители потратили? Три раза в неделю возили тебя конным спортом заниматься. Но все напрасно. В восьмом классе ты взбрыкнул. С тех пор форма в шкафу пылится. А она, между прочим, денег стоит.

– Ну не люблю я лошадей. Что ж теперь? – вставил племянник.

– А что ты любишь, спрашивается? Молчишь. То-то. А в результате, ты в свои двадцать три года уже две академки брал! Даже армия тебя не исправила! Такой же размазней пришел, как и был. Я рад, что твои родители не дожили до такого позора. Видеть такого сына – худшее наказание!

– Зачем ты так, дядя? – впервые за весь разговор в интонации племянника послышалось подобие недовольства.

– Они недовольны! А я доволен должен быть. Я перед твоим отцом покойным, перед братом своим ответственность несу! Да и перед женой его тоже, земля им будет пухом! А ты вообще понимаешь, что такое ответственность?

Юноша молчал.

– Конечно, где тебе, безответственному дураку, понять такое. Ты же не то, что за других, за себя ответить не в состоянии, – генерал помолчал, задумался немного, а потом спросил: