форзаца, оттуда вывалился тетрадный листочек в клетку с аккуратным рядом каких-то непонятных символов: биологические обозначения пола, треугольники с крестами, полумесяц, звезда Давида, кресты с закорючками и ответвлениями. И расшифровка каждого знака, которая ничего не проясняла – олово, Юпитер, четверг; железо, Марс, вторник. «Неужели это что-то из астрологии? Наверное, надо ему вернуть» – подумала она рассеяно, но потом, конечно, забыла. Листочек утонул в океане настольных бумаг, как злосчастный «Титаник» в Атлантическом океане.

Весь следующий день в университете она сидела как на иголках. Ее вгоняли в уныние механизмы распределения опеки над детьми, которые они проходили по семейному праву последние несколько недель. После всей этой пугающей информации вообще не хотелось заводить семью. Было ощущение, что вечер не наступит никогда. Как назло, важную лекцию перенесли на несколько часов позже, и за стеклянным корпусом здания уже распускался сиреневый цветок сумерек. Она начинала сомневаться, что успеет на встречу.

Рядом с ней сидел толстый парень: от него пахло луковым салатом, который сегодня подавали в кафетерии, а сербка, пробираясь между рядами, случайно пролила на нее горячий чай. В такие дни кажется, что все силы небес и земли объединились против тебя вместо того, чтобы помочь парочке умирающих в данный момент людей.

«В конце концов, это же не последняя возможность встретиться наедине» – успокаивала она себя, сообщая Карлосу о том, что может задержаться. Но в то же время с какой-то безошибочной интуицией понимала, что если она пропустит такой случай, новый может представиться очень нескоро.

Наконец освободившись, она выбежала из своей тюрьмы и на экране над остановкой увидела, что трамвай задерживается. А ведь ей еще предстояло сделать пересадку на вокзале и потом успеть на один редкий маршрут, который ходил всего раз в час! Музей находился на холме в Колони, и иначе до него нельзя было добраться. Она жалела, что не умеет управлять временем, как о том мечтал Карлос, когда сначала тряслась в толпе возвращающихся с работы людей в трамвае, а потом со всех ног неслась по Риву, расталкивая прохожих, и холодный игольчатый воздух больно распирал легкие.

Ева, в каком-то секундном экстазе прозрения со свойственным ей фатализмом решила, что если она все-таки успеет сесть на автобус, значит им с Карлосом суждено быть вместе. Она взяла на себя смелость довериться Случаю, который уже не раз решал все за нее. Тут же почувствовала нахлынувшее облегчение, и шаг ее замедлился сам собой.

Остановка нужного ей автобуса скрывалась за поворотом. Она преодолела его и увидела, что тот еще не ушел. Чинно зашла в салон, нажав на автоматически раскрывающую двери кнопку снаружи. Долго умеряла дыхание, глядя на темно-синие городские пейзажи города, пределы которого они покидали. Автобус, как королевский экипаж, несся верх, оставляя за собой облака пара. Через пятнадцать минут она уже вышла прямо к музею. Еле отыскав вход, спустилась по лестнице, словно в самые недра земли. Над входной дверью висели перья и серебряные струны, издающие легкий мелодичный звон на ветру.

– Экскурсия уже началась? Меня ждет мой друг, – спросила она пожилую женщину за стойкой на входе, переводя дыхание.

– Да, но вы все еще можете к ней присоединиться, – успокоила ее женщина, загадочным зигзагом руки указывая куда-то вверх и направо.

Ева шумно поднялась по узкой лестнице и войдя в экспозиционный зал, тут же взглядом профессионального шпиона или начинающей влюбляться девушки вычислила Карлоса в его любимом черном пальто, в котором она впервые увидела его. Она тихо подошла к нему, тронула за рукав, они обменялись коротким приветствием полушепотом и повернулись к экскурсоводу, делая вид, что его слова в данную минуту интересуют их больше всего. Тот как раз показывал какой-то свиток, найденный археологами. Песочно-желтый и хрупкий, он застенчиво прятался под защитой толстого стекла.

Ева не могла сосредоточиться на том, что рассказывал этот мужчина в потертом пиджаке, потому что ее завораживал запах чистоты, исходящий от Карлоса. Она поправила рукава своего платья цвета бургундского вина, размышляя о том, заметил ли молодой человек, как оно ей идет. Они разошлись по залу, убаюкиваемые голосом экскурсовода, рассматривая застекленные доказательства того, что письменность всегда волновала человечество. Отходя от Карлоса, Ева старалась двигаться как можно более грациозно, принимать самые выгодные позы – поза задумчивой девушки, мечтающей развиваться; поза самодостаточной женщины, знающей себе цену и прочие советы, навязанные ей подростковыми журналами, которые она стыдливо складировала под кроватью во времена отрочества. Она ни разу прямо не посмотрела на парня, но всегда держала его в поле зрения, пользуясь древним женским оружием в виде бокового периферического зрения. Но даже так не могла понять, достигает ли нужного эффекта своим загадочным поведением. Возможно, она переоценивала свои чары и была больше похожа на гусыню, которая объелась сахарной свеклой, чем на обворожительную блоковскую незнакомку.

Течение экскурсии вновь свело их вместе около экрана, на котором женщина показывала разные слова на языке жестов, который, оказывается, был разным в каждой стране. Вода, дружба, счастье. Они как раз заинтересованно следили за полетом ее рук, когда она стала показывать выражение «заниматься любовью». Ева краем глаза посмотрела на него, но не поняла, охватило ли его похожее смущение, не проецирует ли он невольно увиденное на них, стоящих так близко друг к другу. Карлосу понравилась итальянская версия, о чем он сказал ей с невозмутимым видом человека, которому неведома чувственность, а Ева расписалась в собственном патриотизме, выбрав русский вариант.

Они стали автономно перемещаться по залу, устав от медлительности группы. Ева не сдержала восторженный возглас, когда за матовым стеклом одной из витрин увидела первое французское издание своего любимого «Ворона» в переводе Бодлера.

– Я и не знала, что он здесь, – громко шепнула она, ее темно-янтарные глаза горели от возбуждения.

Карлос не сдержал улыбки при виде столь искренней радости.

– Немногие девушки так радуются книге, – заметил он, и от этого редкого и неожиданного признания им ее исключительности, удовольствие цветочным медом растеклось внутри нее.

– Я тоже люблю «Ворона». С детства знаю его наизусть, правда на испанском, – продолжил он.

И он начал тихо декламировать строки с присущей ему медлительной изысканностью. Ева внимательно смотрела на движение его полных губ, не вполне понимая, почему он все время цитирует стихи на языках, которые его собеседники понять не могут. Она осознавала, что мелодика стихотворных строк может быть самодостаточной, но сама в поэзии ценила, в первую очередь, смысл. Но даже просто смотреть на него было особой разновидностью эстетического удовольствия.

Закончив, он жестом подозвал ее к другой витрине и показал первые издания произведений эпохи джаза.

– Ты вроде любишь Фицджеральда, – сказал он.

– Ты помнишь! – выдохнула она. – Я влюбилась в него после одной метафоры в рассказе из «Новых мелодий печальных оркестров. Точно помню, как он назвал сумерки «кремово-зелеными», и тут я поняла, что ничего красивее в жизни не слышала.

Они снова присоединились к группе, слушая про первые комиксы с Тинтином, которого невесть почему считают своим кумиром многие французы. Она погладила стекло над изданиями Пастернака и Достоевского, показала Карлосу иссохшие страницы из эссе Борхеса (» Я первым делом заметил его, будто он звал меня» – кивнул Карлос), а потом он легонько тронул ее за плечо, от чего внутри у нее в смертельном вираже пронеслись американские горки, и предложил сбежать отсюда через второй этаж.

Незамеченные, они как ночные нарушители пробрались наверх и вступили в зал, погруженный в полумрак, кое-где расцвеченный бледно-желтым светом, освещавшим застекленные экспонаты. Древние египетские петроглифы, изъеденные временем свитки с японскими цветочными картинками, сумрачная арабская вязь на толстых рассыпающихся фолиантах – казалось, они попали в водоворот истории, по лестнице из букв на разных языках уносящий их в безвременье и в то же время в поток всего времени, что когда-либо существовало на земле. Их шаги по начищенному ореховому паркету отдавались гулким эхом. Она ждала, что