макарон смешной формы и шоколадно-апельсиновое печенье малоизвестной итальянской марки. Им было неловко, что они подарили так мало, но итальянка лишь махнула рукой:

– Не обращайте внимания, это мелочи…

– Ничего себе, мелочи. Да этим пакетом убить можно! – виновато сказал Густаво, который подарил всем по амулету с японскими иероглифами.

Они доедали лимонный пирог, приготовленный Анной-Марией по особому неаполитанскому рецепту, пока Ева листала билингвальный сборник стихов Тарковского, недавно купленный Карлосом. На белой обложке голубым дымчатым силуэтом выделялся портрет поэта.

– Какая красивая книга, Карлос! – искренне сказала она, любовно поглаживая ее по шершавому корешку.

– А прочитай нам что-нибудь на русском! – попросил вдруг Густаво.

Она не заставила его просить дважды и прочла первое попавшееся на глаза стихотворение. Грустное и красивое, про домик в три оконца, окрашенный необычным цветом, которого нет даже в спектре солнца.

– Очень непривычно звучит, – признал Густаво, когда она закончила, – но мне нравится, да, Пьетро?

– Несколько грубо, – пожал плечами итальянец, – похоже на немецкий.

Она ждала какой-то реакции от Карлоса, но тот просто взял у нее из рук книгу и пошел в прихожую. Она не понимала, что происходит, пока не увидела острие шариковой ручки между его пальцев. Дописав что-то на первой странице книги, он вручил ее Еве.

– Можешь забрать его себе, раз тебе так нравится, – улыбнулся он.

Пьетро закатил глаза, а Густаво захлопал в ладоши.

– А нам почему всего по одному подарку, дорогой? – спросил он.

– Я уезжаю, – сказала вдруг Анна-Мария, прерывая поток благодарностей Евы, совсем не ожидавшей такого щедрого подарка.

– Ты имеешь в виду на праздники? – спросил Пьетро, протирая очки.

– Имею в виду навсегда. Мой контракт кончился раньше, чем я думала, – довольно резко ответила она и отвернувшись, уставилась в стену, ожидая их реакции.

Все молчали, не зная что сказать. Тут требовались какие-то особенные слова.

– Но ты ведь будешь приезжать? – спросил Густаво. Его обычно грустные глаза стали еще грустнее.

– Нечасто, – сказала Анна-Мария, и Ева заметила, что она резко полоснула взглядом Карлоса, который до сих пор ничего не сказал.

– Почему ты молчишь? – спросила она голосом, звенящим от напряжения.

– Я? Думаю о том, как быстро меняется жизнь. Несколько минут назад мы полагали, что всегда будем вместе, и вот уже один из нас уезжает, – спокойно произнес Карлос.

Все почувствовали, что прозвучало это слишком равнодушно, будто он все в этой жизни измерял одной лишь логикой, отвергая любые проявления чувств.

– Ты что, какой-то робот новейшей модели? А выглядишь почти как человек, – съязвил Густаво.

Лицо Анны-Марии стало пунцовым. Какое-то шестое чувство подсказало Еве, что то, что произойдет сейчас может изменить расстановку сил в их дружной компании.

– Я люблю тебя, – тихо сказала она, глядя ему в глаза. – Все ведь знают, что я люблю его?

Никто этого не знал. Даже не подозревал. Именно поэтому в воздухе повисла почти осязаемая неловкость, которую можно было черпать ложками. Ева сжимала в руках свой подарок и думала о том, как неприятно должно было быть Анне-Марии, что Карлос только что проявил столько внимания к другой девушке, а теперь никак не реагировал на новости об ее отъезде. И все же она, как и другие, не могла понять, почему подруга завела такой личный разговор при всех вместо того, чтобы оставить все между ними.

– Ты будто специально не замечаешь меня, – тем временем продолжала Анна-Мария, – не отвечаешь на мои звонки, игнорируешь мои просьбы встретиться. Извини, но мне пришлось сказать это при всех. Иначе я бы никогда не добилась от тебя реакции. Тебе плевать на всех, кроме самого себя.

От волнения она делала даже больше ошибок, чем обычно. Перепутала род нескольких слов и долго не могла нащупать нужное выражение французского словосочетания «при всех».

Даже Густаво предпочел в этот раз ничего не комментировать. Все смотрели на Карлоса, который сидел с безучастным видом, механическим движением наматывая на вилку давно остывшие макароны. Он казался растерянным, выбитым из привычной колеи, как жонглер, уронивший мячик.

– Просто я не знаю, что ответить, – наконец сказал он. – Ты замечательная девушка, Анна-Мария, особенная. Очень красивая, невероятно талантливая, я бы легко мог в тебя влюбиться в какой-то другой жизни. Но здесь мне все это просто не нужно. Я думал, все это понимают.

Анна-Мария резко встала из-за стола, схватила свое пестрое фиолетово-зеленое пончо в прихожей и выбежала из квартиры, оглушительно хлопнув дверью. К удивлению Евы, Пьетро побежал за ней. Она почему-то думала, что он приверженец мужской солидарности.

– Это было очень грубо, – покачал головой Густаво, – она тоже не права, но ты мог быть с ней чуть помягче. Она гораздо впечатлительнее, чем я думал.

– Я правда не хотел, – тихо сказал Карлос, – я ведь не давал ей повода влюбиться, вел себя как всегда. Мы даже ни разу не гуляли вместе.

– Ты похож на демонически равнодушного Чайлд-Гарольда, – невесело хмыкнул Густаво, – романтические девушки всегда на такое клюют.

Он вдруг повернулся к Еве и сказал ей вполголоса, чтобы не услышал Карлос:

– На самом деле он не такой сухарь. Ты не представляешь, каким он может быть иногда. Он очень помог мне однажды.

Густаво тут же встал, словно ничего не говорил. Ева удивленно посмотрела на него, пораженная неожиданной откровенностью друга. Его слова были тихим дуновением ветерка в лесной чаще, и она даже гадала, не послышалось ли ей.

Ни у кого больше не было настроения сидеть за праздничным столом. Густаво засобирался и ушел через десять минут, а Ева немного задержалась, неумело зашнуровывая свои длинные сапоги. Она увидела, что ноги Карлоса приближаются к ней и подняла на него вопросительный взгляд, продолжая сидеть на корточках. Не самое удобное положение, чтобы выглядеть изящно.

– Ты тоже думаешь, что я поступил плохо? – спросил он, внимательно глядя на нее. На нем была рубашка в сине-зеленую клетку, и Еве вдруг мучительно захотелось погладить его по плечу, якобы смахивая невидимую пылинку.

– Я считаю, что каждый в первую очередь думает о себе, так что все нормально, – осторожно ответила она. – Если хочешь, я могу поговорить с ней…

– Не уверен, что сейчас ей нужна чья-либо поддержка. Она сильная, справится сама, это быстро пройдет.

– Если ты так думаешь… Спасибо тебе еще раз за Тарковского.

– Рад, что тебе понравилось, – еще раз сказал он. – Кстати… Если хочешь, можно завтра сходить на одну интересную выставку в фонде Мартина Бодмера46. Там что-то про историю перевода книг.

Еве показалось, что она ослышалась – так невероятно звучало его предложение после только что разыгравшейся в гостиной сцены.

– Я посмотрю, будет ли у меня завтра время…

Время у нее, само собой, было, но она не хотела, чтобы Карлос понял, как сильно она обрадовалась. В лифте, пропахшем кошачьим кормом, она открыла сборник и прочла надпись, сделанную Карлосом.

«A Eva qui sait la couleur de lumière poétique»47. Для нее это звучало равносильно признанию в любви. Она знала, что Карлос выбирает самые подходящие слова, как ювелир, которому заказали особенное кольцо для невесты, перебирает драгоценные камни в поисках лучшего. То, что он написал для нее посвящение говорило о том, что он выделяет ее среди других. Она вызывает в нем хотя бы легкую рябь эмоций.

Дома она снова листала сборник, поражаясь тому, как сильно французский перевод отличается от русского. Обязательная рифма нигде не сохранялась – во французской версии перекрестная рифма превращалась в белый стих. Она надеялась найти карандашные пометки венесуэльца, чтобы понять, что тронуло его больше всего. По всей видимости он относился к тому лагерю читателей, которые считают святотатством любое посягательство на целомудренную белизну страниц. Но когда она отвернула рифленый переплет