– Я знаю в Америке кучу психопатов, которые чувствовали бы себя куда лучше, если бы в молодости вели такой образ жизни. Он бы уберег их от массы психических расстройств.

Кюллинан подумал, нет ли в словах Райха какого-то намека, обращенного к мужчине на четвертом десятке, который все еще не женат. Может, в самом деле все сложилось бы по-другому, обитай он нормальным образом в одной комнате с девушками, пока ему не исполнилось бы восемнадцать лет. Но этим размышлениям положил конец голос Райха, который сказал:

– Нас, кибуцников, всего четыре процента от населения Израиля. Но мы поставляем примерно половину национального руководства. Во всех областях. Потому что мы растем и воспитываемся на честных идеалах. На надежном основании.

Он стал приводить имена знаменитых лидеров Израиля – и все они были старые кибуцники.

– И никому из них ничего не принадлежит? – удивился Кюллинан.

– А что тебе принадлежит? Принадлежит на самом деле? – возразил Райх. – Твое образование. Характер. Твоя семья. Чем иным ты действительно владеешь? Или оно владеет тобой?

Но когда они возвращались к дому археологов, Райх признался:

– Ежегодно население кибуцев уменьшается. Сегодня людей больше не интересуют наши идеалы. Только быстрые баксы. – Он с сокрушением покачал головой. – Настолько, что это очень плохо для Израиля.

И в таком мрачном настроении он пошел в обратный путь мимо зданий, которые строил со своей одной рукой.

Пришел сентябрь, и на раскопках началась большая серьезная работа. Увлечение замком крестоносцев осталось в прошлом; война между религиями стихла; евреи возводили свой рогатый алтарь; и теперь археологи добрались до тех туманных, но богатых открытиями столетий, когда оставшаяся в памяти история только начиналась. По крайней мере, обе траншеи достигли одинакового уровня и, соревнуясь друг с другом, извлекали обломки глиняной посуды, разбитой женщинами, которые еще не привыкли к кухонной утвари, а россыпь кремневых сколов через века доносила рассказы о мужчинах, не знавших железа, которые выходили на охоту лишь с каменными остриями, примотанными к деревянным древкам.

Теперь самым главным членом команды стала Веред Бар-Эль, ибо она единственная могла, бросив лишь взгляд на черепок, сообщить коллегам, что они прорылись сквозь один слой цивилизации и вышли к другому; не укладывалось в голове, как она может на взгляд опознавать эти кусочки – некоторые из них были не больше шиллинга – по глазуровке, по украшениям, по манере обжига, по составу глины; имело значение, приглаживали ли их рукой, пучком травы или гребенкой. Ее складную фигурку в спортивном костюмчике каждое утро можно было увидеть в одной из траншей, и всю остальную часть дня она сидела за своим рабочим столом. Вооруженные открытиями Веред Кюллинан и Табари проверяли тонкие слои гальки и щебня, в которых покоились глиняные осколки; холм содержал в себе семьдесят один фут накоплений, которые откладывались одиннадцать тысяч лет, то есть на век уходило меньше восьми дюймов. Но основная масса отложений приходилась на времена замка крестоносцев, так что целый ряд столетий дохристианской эры был представлен только двумя дюймами наносов, но они содержали данные, читать которые было столь же легко, словно они были напечатаны в утренних газетах. В это было трудно поверить, пока в траншее А, как раз напротив другой траншеи, взглядам не открылась тонкая полоска сажи, рассказавшая, как горел город – то ли от рук врагов, то ли в силу случайности, – и она оставила по себе безошибочные следы; и, когда в этом слое сажи и пепла попадались обугленные оленьи рога или морские раковины, доставленные в Макор каким-то древним купцом из Акко, их тут же воздушной почтой отправляли в Чикаго или в Стокгольм, где ученые могли проанализировать содержание углерода в обгоревших свидетельствах истории и восстановить время, когда полыхал пожар.

Например, когда Табари нашел два осколка керамики в XIII уровне, рядом с ними он обнаружил груду опаленных бараньих рогов, оставшихся после пожарища, которое, должно быть, в те времена и уничтожило Макор. Кюллинан, выслушав выводы, к которым пришла Веред Бар-Эль, предложил свою оценку возможной даты бедствия. Но в то же время он послал авиапочтой образцы для радиоуглеродного анализа в лаборатории Америки и Швеции, и теперь ему оставалось лишь ждать подтверждения или опровержения своей догадки.

В ходе всей истории жизни на земле в живых организмах накапливались два вида углерода. Углерод-12 – это нормальная стабильная субстанция, знакомая каждому, кому доводилось чистить камин или по осени жечь опавшие листья. Каждое живое существо содержит в себе определенное количество такого углерода. Растения накапливают его в ходе фотосинтеза, животные – из растений, которые они поедают. С другой стороны, углерод-14 – нестабильное радиоактивное вещество, тяжелее нормального углерода. Он формируется в верхних слоях атмосферы и наконец смешивается с воздухом, которым мы дышим, хотя углерода-14 присутствует непредставимо малое количество: одна триллионная часть от углерода-12. Но даже столь слабый след тяжелого углерода можно уловить во всех живых организмах, которые живут или когда-либо жили на земле; во время своего существования они усваивают углерод-14, но в момент гибели этот процесс прекращается.

Углерод-14 не представлял бы никакого интереса для археологов, если бы не одна его особенность, которая делает этот химический элемент буквально бесценным. После смерти живого организма накопленный в нем углерод-14 в силу его нестабильности начинает распадаться. Половину своего объема он теряет за 5500 лет. Например, если выяснится, что в бараньих рогах, которые Табари извлек из слоя пепла на Макоре, осталась только половина его содержания углерода-14, то, значит, их можно грубо датировать 3535 годом до нашей эры плюс-минус 330 лет, то есть баран, носивший эти рога, должно быть, погиб где-то между 3205-м и 3865 годами до нашей эры.

В лабораториях содержание углерода-14 в образцах определяют по количеству распадов углерода-14 в минуту. Живой образец дает 15,3 таких распадов в минуту; если его существование завершилось в 3535 году до нашей эры, то вдвое меньше, или 7,65; дата кончины в 9035 году до нашей эры уменьшает число распадов до 3,83 в минуту. К сожалению, в материалах, которым больше 50 тысяч лет, количество распадов настолько мало, что современные инструменты не в силах точно подсчитать их, так что вся датировка этих времен носит скорее предположительный характер, хотя некоторые сходные вещества, как, например, калиевый аргон, обещают датировать промежутки времени до двух миллионов лет. Кюллинан отправил образцы в две различные лаборатории – в его распоряжении их было больше сорока, от Австралии до Швейцарии, – чтобы можно было сверить результаты.

Пока археологи ждали подтверждения своих догадок, что XIII уровень датируется 1400 годом до нашей эры, пришло время сбора урожая, рабочий комитет кибуца стал собирать своих людей на уборку, и крепкие землекопы понемногу начали покидать холм. Уходить им очень не хотелось, и дочка Райха возмущалась, что ее чуть ли не силой вынуждают покидать раскопки, когда на поверхности показываются исключительно интересные находки, бросающие интеллектуальный вызов, но девушки были нужны в кибуце. Доктор Кюллинан заверил их, что следующей весной их снова пригласят на раскопки, да и в будущем они на много лет будут обеспечены работой. Он с сожалением смотрел, как их крепкие босые ноги переступают порог его офиса, отправляясь собирать урожай, как и тысячу лет назад поступали девушки Макора. Прекрасные ребята, вздохнул он, и работа на раскопках остановилась из-за отсутствия рабочих рук.