Но Виктору дела нет до этих игрищ.

— Откуда идет управление сервером?

— Из серверной. — Саня Орлов не так молод, как сразу показалось, ему лет тридцать, и его смугловатое лицо выражает открытость и дружелюбие. — Но теоретически его можно переключить и создать внешнее управление откуда угодно. Наши протоколы безопасности стандартные, а ведь я много раз говорил, что это не годится. Ну, и кто был прав?

Он словно продолжает давний спор, и Важинский чувствует свою вину: такой разговор и правда имел место быть, но тогда он ответил Сане, что их магазин не Пентагон и взламывать его незачем. А вот поди ж ты!

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы починить сервер?

— Я уже его поднял, но данные утеряны безвозвратно. И если финансовая часть записывается на резервный диск, то отснятые фотографии, а тем более видеоматериалы никуда не сохранялись. Так что теперь их не восстановить.

— Ну, тогда ступай и будь поблизости. Может, еще понадобишься.

Орлов уходит, а Виктор напряженно думает. Нужно срочно опросить весь персонал: при таком раскладе свидетельские показания играют главную роль. Но кабинет директора занимать негоже, а в управление тащить эту толпу смысла нет.

— У нас есть комната для отдыха, там поместятся все, — понимает его затруднение Важинский и, поднявшись, делает приглашающий жест. — Сейчас распоряжусь и прослежу, чтобы все прошло как надо.

Убийство кажется Виктору нелогичным и ненужным. Кому мог помешать кладовщик? Убивать его из-за пары ящиков с инструментами глупо и мелко. Убить, чтобы просто испортить Никите жизнь, вообще не мотив, вряд ли убийца надеялся реально подставить директора таким способом. Значит, все дело в самом кладовщике.

— Езжай домой, Никита Григорьевич. Тело увезли, зал твои сотрудники приведут в порядок под нашим присмотром, мы с ними поработаем без тебя.

Произнося эти слова, Виктор размышляет о том, сколько еще сможет выдержать Никита и что будет, когда он сорвется, а он сорвется. Такие вот крепкие орешки если уж слетают с нарезки, то туши свет — бросай гранату, небо в алмазах будет всерьез.

— Нет. — Никита смотрит, как рыбки-телескопы деловито шныряют среди водорослей. — Я директор, и сотрудники — моя зона ответственности. То, что произошло, ужасно уже само по себе, но вы, видимо, не понимаете до конца проблему. Когда случается нечто подобное, это крайне пагубно влияет на микроклимат в коллективе. У нас необходимо поддерживать равновесие, чтобы все работало как надо. Большой магазин, постоянное движение большого количества товара, все это требует слаженной командной работы, а тут такое.

— Я понимаю, но в данном случае ты будешь просто сидеть здесь, а сотрудников мы в любом случае станем опрашивать без твоего присутствия. Уж не обессудь, но ты не адвокат, а они все совершеннолетние. Я бы на твоем месте ехал домой, а завтра с новыми силами… И девчонку забери, подвези до дома. Я с ней уже побеседовал.

— Какую девчонку?

— Эту, которая Аня Лепехина. — Виктор пожимает плечами. — Очень убивалась бедняга. Они с кладовщиком, оказывается, друзья детства и до сего дня проживали в одном доме. У них и родители дружат. В общем, не та это история, чтоб радоваться. Так что ты завези ее домой, будь так любезен. Время позднее, и сама она уже до дома не доберется, ваш автобус, который возит сотрудников, будет ждать остальных. А такси дорого, далековато она живет.

— Хорошо. — Никита мечтает поскорее оказаться дома и забыть обо всем хоть ненадолго. — Пожалуй, ты прав.

— Вот и ладненько. — Виктор улыбается. — А я завтра с тобой свяжусь и по возможности буду держать тебя в курсе дела.

Виктор уходит, а Никита идет к аквариуму и включает освещение в режиме сумерек. Он купил эту систему сам. Старая выключала и включала свет мгновенно, и, глядя по утрам на ошалевших от внезапной иллюминации телескопов, Никита решил, что это, пожалуй, нехорошо и жестоко — вот так поступать с ними. Потому и купил дорогую систему освещения, и теперь по утрам у телескопов в их зеленом водном мирке в течение получаса наступал рассвет — постепенный, чтоб их смешные и такие уязвимые глаза привыкали к свету, а вечером наступали сумерки, а потом уж сгущалась тьма.

Вот и сейчас Никита задал ночной режим, и освещение в аквариуме стало потихоньку угасать. Телескопы все еще копались в грунте, но Никита знал, что по мере угасания света рыбки оставят свои занятия и перейдут в режим ожидания — так он назвал их сон, когда они зависали в воде неподвижно, и только пузырьки фильтрации воды шевелили их роскошные плавники.

Раздается стук в дверь.

Так стучит только один человек — менеджер Лепехина. Никита вздохнул, ему сейчас никого не хотелось видеть. Но девушку и правда нужно как-то доставить домой.

— Заходите, Аня.

Анна уже одета. Куртка и сапожки, шея замотана полосатым самосвязанным шарфиком, через плечо матерчатая сумка на длинной ручке. Никита невольно сравнивает ее и утонченную Габриэллу. Девушки совершенно не похожи. Анна такая… ну, обычная девчонка, ни разу не фея, просто девчонка из соседнего дома, каких тысячи ходят по улицам. И еще шарф этот, похожий на деревенский домотканый половичок.

И заплаканные карие глаза, и веки, припухшие от слез.

Габриэлла никогда не плакала так, чтобы распухли глаза и нос. У нее слезы лились элегантно, не оставляя следов на фарфоровом личике. На видео это выглядело горестно и трогательно. Девушка устала плакать, но слезы все еще капают — вот как это выглядело. И в сочетании с внешностью Габриэллы вызывало у аудитории нужные эмоции. Инъекция слезами психики граждан у Вишенки получалась отлично.

А у Лепехиной просто распух нос и веки, и она еще всхлипывала, словно никак не могла успокоиться.

С другой стороны, с Игорем они были знакомы всю жизнь, а если кого-то знаешь всю жизнь, то не горевать по этому человеку сложно. Особенно если он умер внезапно, да еще такой странной смертью.

Впрочем, форма смерти не имеет значения, тут главное результат. А результат всегда один: уходит кто-то, кто еще вот минуту назад мыслил, что-то видел, о чем-то сожалел или чему-то радовался, а потом один миг — и человека уже не вернуть. И никто не узнает, что же его волновало, о чем он думал и что именно видел, глядя на мир вокруг.

В этом смысле проще с художниками или писателями, их взгляд на мир остается вместе с их картинами или книгами, и они продолжают жить вне своих носителей, переживая их на десятилетия, а то и на столетия, и совершенно ясно, как именно видел мир их творец. Но большинство людей уходят бесследно, и их мир умирает вместе с ними, а сами они окончательно исчезают, когда умирают те, кто помнит их.

Конечно, Игорь будет жив в памяти Анны Лепехиной, но не дольше, чем будет жива сама Анна.

— Я уже готов, сейчас поедем. — Никита косится на аквариум, где уже сгустились сумерки. — Вы где живете, Аня?

— В Заводском районе, на улице Лизы Чайкиной.