Они снова двинулись в сторону длинного ряда окон на здании Центральной больницы.

— Схожу к тетке, — сказал он. — Она разбирается в таких делах. У нее четырнадцать детей, а еще бог знает от скольких она избавилась.

— Что ж, надеюсь, она что-нибудь подскажет, потому что иначе — жуть, настоящая жуть, ты уж мне поверь.

Он все никак не мог вполне разделить ее тревогу, всерьез отнестись ко всему этому, да и поведение ее не очень ему нравилось. Так ничего не добьешься.

— Не волнуйся, малыш, не пройдет и недели, как ты будешь в полном порядке. Ладно, я пошел, в воскресенье доложусь.

Но ночь, как говорят в кинофильмах, была еще молода.

Дождь и солнце, дождь и солнце, то тебе голубое небо, как в следующее воскресенье, то плотные облака, ползущие, словно воздушный материк, состоящий из молочно-белых гор, над башней замка — этой повернутой в сторону от города и увенчанной бурым песчаником гривастой львиной головой с разинутой пастью, готовой, кажется, поглотить замусоренное предместье, лежащее за излучиной Трента. Две нарядно, по-воскресному, одетые пары, направляющиеся в кинематограф, вошли с промозглого холодного воздуха в автобус, который, обогнув здание клуба «Хорз-энд-Грум» с плотно закрытыми сейчас дверями, оставил Артура одного на опустевшей дороге.

Он шел по Раддингтон-роуд, засунув руки в просторные карманы брюк глубже обычного, в препаршивом настроении, уныло думая, как хорошо было бы просто повернуться спиной к тем несчастьям, что обрушила на него в пятницу Бренда, вот так же, как он только что оставил на углу за спиной замок, и еще избавиться от головной боли, навалившейся на него в результате попыток потопить эти несчастья в жидком эле, какой варят в центральных графствах Англии. Кто бы только мог подумать? Бренда залетела, Бренда надулась, Бренда забеременела, и вот теперь он должен тормошить тетю Аду, чтобы она нашла способ, как сделать так, чтобы Бренда сдулась, и облегчилась, и то, что влетело, — вылетело. Любой ценой, сказала. Так надо. Но ведь так положено по природе, сопротивлялся он. Ну да, саркастически бросила она, положено, только вот тебе не повезло. А он все никак не мог взять в толк, зачем гнать волну, зато наконец понял, почему в нынешние счастливые деньки мужчины идут в армию: чтобы не задохнуться в дыму от пожара в доме соседа. Слишком много шума из ничего, а ты от этого должен страдать или, по крайней мере, присоединяться к общим стонам и завываниям, иначе жизни конец, ты оказываешься в какой-нибудь жалкой ночлежке, и все на свете тебя отшвыривают, как гнилое яблоко. Вот тут-то ты и попался. Вчера вечером Бренда рыдала, как ребенок, а он одной рукой стирал ее слезы, а другой подхватывал сопли, текущие из собственного носа из-за простуды, чтобы ей показалось, будто он тоже плачет, и она вернулась бы домой хоть немного утешенной. Но, едва оставшись один, он громко расхохотался, а потом напился в стельку, с трудом добрался до дома, поднялся наверх в одних носках, повесил свой пижонский костюм на вешалку номер один и заснул как убитый.

Посреди железнодорожного моста он повернулся и увидел все еще скалящийся на него львиный зев замка, его укороченного фронтона. Ненавижу этот замок, ненавижу, как никогда в жизни, с каким удовольствием бы заложил тысячу тонн тротила в тоннель, который называют Мортимеровой дырой, и отправил бы его в царство теней, чтобы его больше никто не видел. Кипя от ярости, он шел мимо домов и закрытых магазинов, и сильный пронизывающий ветер никак не способствовал избавлению от простуды.

Он толкнул калитку, ведущую к черному ходу в дом Ады. Там его ждала встреча с двадцатью, или сколько там их у нее, детьми, которые и слова не дадут сказать; впрочем, может, повезет, и дома никого не окажется, и можно будет тихо и мирно потолковать. Ладно, в любом случае лучше особо не откровенничать, не говорить, зачем мне понадобился ее совет. А то через пять минут всей семье будет известно. Новости распространяются с такой быстротой, что можно подумать, на каждой крыше установлен репродуктор.

Через открытую дверь он заметил, что унитаз в туалете треснул. Сарай для хранения угля полностью обвалился, потому что в свое время Ада с мужем устроили в нем курятник и сами сломали часть стены, натянув на ее месте проволоку, а потом, когда началась война, убрали асфальт и разбили садик в форме буквы V — победа. Оконные занавески с одной стороны порвались, но были чистыми, хотя задняя дверь, к которой вели три ступеньки, годами оставалась приоткрытой в любое время дня и ночи, потому что хозяин дома упорно отказывался ремонтировать давно просевший кафельный пол. Хотя аренду ему, подумал Артур, платят исправно. Нынче хозяевам везет — думать ни о чем не надо. А вот до войны свою арендную плату они могли получать от нас только через окружной суд.

— Кто-нибудь есть дома? — крикнул он из посудомоечной. — Выводи своих покойничков, тетя Ада.

— Заходи, Артур, — откликнулась она.

В лицо ему ударила горячая волна, исходящая из огромного, встроенного в стену камина.

— Смотрю, Дейв все еще работает в шахте. — Задыхаясь от дыма и жара, Артур поспешно сбросил пальто. — А твой выводок где?

— В кино пошли. — Стол, за которым она сидела, был заставлен грязными тарелками, оставшимися от воскресного обеда, и лишь появление Артура отвлекло ее от созерцания полыхающего в камине угля; в его пламени, словно в кристаллическом шаре, она видела прошлое, события которого, сколь печальными они ни были, сейчас захватывает как раз потому, что остались далеко позади. Это была женщина пятидесяти с чем-то лет, одетая в серое платье, с ухоженным лицом, лицом, которое Артур помнил округлым, но сейчас былую пухлость утратившим и вернувшим себе черты молодости, хотя и со следами возраста.

— Ну, как ты, птенчик? А что мама больше не заходит навестить меня? Неужели старый хрыч все еще не дает покоя? — Она потянулась к плитке за котелком и ловко поставила его на горящие угли.

— Да нет, папа угомонился. — Артур бросил пальто на диван. — Прилично себя ведет. Давно уже, с тех пор, как мы с Фредом выросли.

— Присаживайся, малыш, — сказала она. — Чай будет готов через десять минут. Хорошо, что ты заглянул. Воскресенье — единственный день, когда можно хоть немного отдохнуть, да и поговорить с кем-нибудь бывает приятно. Мне нравится, когда в доме никого нет. Здорово, что ты так следишь за своей одеждой, Артур. Каждому бы молодому человеку так, вот что я тебе скажу. Но знаешь, когда дети перестают беситься и бегать повсюду, кажется, будто в другом доме живешь. Эдди с Пэм и Майком уехали в Клифтон и вернутся, слава богу, не раньше шести. Они мне такую жизнь всю неделю устраивают, что хорошо хоть в выходные от них отдохнуть. А вчера вечером мы ходили в «Летающую лису», и я так набралась джина, что думала, домой не доберусь. Наша Бетти подцепила какого-то парня, и он целый вечер поил всю нашу компанию. Должно быть, не меньше пяти фунтов просадил, бедолага. Правда, у него есть машина, так что, видно, может себе это позволить, да к тому же решил, что с нашей Бетти у него теперь все сладится, но видел бы ты его лицо, когда она уехала с нами, а не с ним. Он уж собирался затеять скандал, но наш Дейв — он тоже там был — пригрозил отметелить его, если тот не отстанет. Ну, бедняга побледнел как смерть и укатил на своей машине. А наша Бетти говорит ему вслед: «Ну что же я за дура, надо было заставить его отвезти нас домой».