— Мы также отчаянно нужны этому дому, как он нам, — сказала она.

— Я особенно люблю тебя, Звезда, когда ты говоришь так мягко и негромко, как сейчас, — сказал Дин. — Никогда не говори так с другим мужчиной, Эмили.

Эмили бросила на него быстрый кокетливый взгляд, так что ему очень захотелось ее поцеловать. Он еще ни разу не поцеловал ее. Какое-то внутреннее чувство говорило ему, что она не готова к этому. Возможно, он все же поцеловал бы ее в ответ на этот взгляд, ведь то был час волшебства, когда все кажется чарующим и романтичным… Возможно, он даже окончательно добился бы ее любви… Но он заколебался… и волшебный миг прошел. Откуда-то от подножия холма, с тускло освещенной дороги за еловой рощей донесся смех. Безобидный, невинный детский смех. Но он разрушил какие-то колдовские чары.

— Давай войдем наш дом и осмотрим его, — сказал Дин. Он зашагал через заросшую сорняками лужайку к двери, которая вела прямо в гостиную. Эмили последовала за ним. Ключ с трудом повернулся в заржавевшем замке. Дин взял невесту за руку и ввел внутрь.

— Впервые перешагнем через наш собственный порог, любимая…

Подняв свой фонарик, он обвел дрожащим лучом неотделанную комнату — голые, покрытые лишь дранкой стены, забитые досками окна, зияющие темнотой дверные проемы, пустой камин… нет, не совсем пустой. Эмили увидела в нем маленькую кучку белого пепла, пепла от того огня, который она и Тедди развели много лет назад, в детстве, в тот вечер, когда им захотелось приключений… Огня, возле которого они сидели и планировали свою будущую жизнь вдвоем. Она чуть заметно содрогнулась и повернулась к двери.

— Нет, Дин, он выглядит слишком призрачным и заброшенным. Думаю, будет лучше обойти его потом, при дневном свете. Призраки того, что так и не случилось, хуже призраков случившегося.

Это было предложение Дина — провести лето, вдвоем отделывая и обставляя их дом, делая все, что можно, самостоятельно и именно так, как им хочется.

— Тогда следующей весной мы сможем пожениться, провести лето, слушая летящий над восточными песками звон храмовых колокольчиков, любуясь Филе[23]при лунном свете, слушая стон Нила у Мемфиса[24], а осенью вернуться, повернуть ключ в замке нашей собственной двери… и оказаться дома.

Эмили пришла в восторг от этого плана, однако обе ее тетки отнеслись к нему с сомнением: им казалось, что это не совсем прилично, да и вообще так не принято — по всей округе пойдут ужасные разговоры. А тетю Лору тревожила еще и старая примета: не к добру обставлять дом до свадьбы. Но Дина и Эмили не волновали ни приличия, ни приметы. Они просто принялись за дело.

Естественно, они получили кучу советов от всех Пристов и Марри, но не последовали ни одному из них. Прежде всего, они не пожелали выкрасить Разочарованный Дом, а просто обили его досками, чтобы время превратило их в темное дерево. Тетя Элизабет пришла в ужас.

— Это только в Стоувпайптауне дома некрашеные, — заявила она.

Потом они заменили временное, оставленное плотниками тридцать лет назад, дощатое крылечко широкими плитами красного песчаника с побережья. Дин заказал оконные переплеты с ромбовидными стеклышками — которые, как тетя Элизабет предупредила Эмили, будет ужасно трудно всегда держать в чистоте. А еще, по указанию Дина, над парадной дверью было сделано милое маленькое окошко с крошечным козырьком, похожим на лохматую бровь, и в гостиной появилось французское окно, из которого можно было выйти прямо в еловый лесок.

Кроме того, Дин распорядился повсюду поставить наивеликолепнейшие шкафчики и буфетики.

— Я не такой дурак, чтобы воображать, будто молодая жена может продолжать любить мужчину, не обеспечившего ее надлежащими буфетами, — объявил он.

Тетя Элизабет одобрительно отнеслась к буфетам, однако нашла, что обои с ними совершенно не сочетаются. Особенно обои в гостиной. Туда нужно было выбрать что-нибудь веселенькое — цветы, или золотые полоски, или хотя бы — громадная уступка современности — что-нибудь из входящих в моду «пейзажных обоев». Но Эмили настояла на том, чтобы гостиная была оклеена тускло-серыми обоями с рисунком из заснеженных сосновых ветвей. Тетя Элизабет заявила, что сама она охотнее поселилась бы в лесу, чем в такой комнате. Но в отношении обоев (как и во всем остальном, что касалось ее собственного дорогого дома) Эмили была «страшно твердолобой» — так утверждала раздраженная тетя Элизабет, даже не догадываясь, что одна из гордых Марри заимствует выражения у Старого Келли.

Но в целом тетя Элизабет была очень любезна и добра. Из сундуков и ящиков, которые не открывали много лет, она извлекла фарфор и серебро, принадлежавшие ее мачехе. Эти вещи, которые получила бы в приданое Джульет Марри, если бы вышла замуж в соответствии со всеми традициями и за мужчину, получившего одобрение ее клана, теперь достались Эмили. Среди них были совершенно прелестные предметы — такие, как бесценный розовый кувшин из майолики и восхитительный старинный столовый сервиз из настоящего китайского фарфора, свадебный сервиз бабушки Эмили. Сервиз прекрасно сохранился, и все предметы были в наличии: мелкие тонкие чашки, и глубокие блюдца, и тарелки с зубчиками по краям, и круглые, массивные, крутобокие супницы. Эмили поставила его во встроенный шкафчик в гостиной и не могла им налюбоваться. Были и другие предметы, которые ей тоже понравились: маленькое овальное зеркало в золоченой раме с черным котом наверху, зеркало, в котором прежде так часто отражались лица красивых женщин, что теперь оно придавало очарование любому лицу, и старые часы с заостренной крышкой и двумя крошечными золочеными пиками с каждой стороны, часы, которые любезно предупреждали за десять минут до того, как пробить, благородные часы, никогда не застающие людей врасплох. Дин завел их, но запускать маятник не стал.

— Когда мы вернемся домой… когда я введу тебя сюда молодой женой и королевой, ты сама запустишь его, — сказал он.

Выяснилось также, что стоящие в Молодом Месяце чиппендейловский[25]буфет и стол красного дерева на львиных ножках тоже принадлежат Эмили. А Дин был обладателем великого множества совершенно восхитительных вещей, собранных им за время путешествий по всему миру: среди них оказались и обитый полосатым шелком диван, стоявший в салоне какого-то французского маркиза еще при «старом режиме»[26], литой чугунный, с похожими на кружево стенками, фонарь из венецианского дворца, ширазский[27]ковер, мусульманский молитвенный коврик из Дамаска, каминная медная подставка для дров из Италии, нефрит и слоновая кость из Китая, лакированные вазы и восхитительная маленькая фарфоровая зеленая сова из Японии, найденные где-то в глухой монгольской провинции раскрашенные китайские бутылочки из агата, в которых еще ощущался аромат духов Востока, так непохожих на духи Запада, китайский чайник с обнимающими его страшными золотыми драконами, у которых на каждой лапе было пять когтей — особенность, говорившая посвященным, что некогда он принадлежал императору[28]. Чайник был частью добычи мародеров, захваченной в пекинском Летнем дворце во время боксерского восстания[29]— так сказал Дин, но отказался объяснить Эмили, как эта вещь попала к нему.