В этих условиях для советской стороны переговоры с Румынией приобретали особое значение. «Мы уверены, – подчеркивалось в советской ноте румынскому правительству от 29 августа, – что в интересах обеих сторон начать безотлагательно эти переговоры»[165].

В развитие этого тезиса Троцкий, всегда чутко реагировавший на изменения международной обстановки, писал 4 сентября в Политбюро ЦК РКП(б): «Полагаю, что нам необходимо вызвать Румынию на переговоры, разъяснив ей через Каменева или иным путём: если вы выступите, то мы вас разобьём; так как мы аннексии и контрибуции не признаём, то от победы нам всё равно чистый убыток; поэтому мы готовы отказаться от Бессарабии и поговорить о золотом фонде (румынском)» (курсив мой. – Т.П.)[166].

9 сентября из Бухареста поступил положительный ответ на предложение советского правительства возобновить советско-румынские переговоры в лондонском формате. Однако конференция в английской столице не состоялась, и переговоры между РСФСР и Румынией были вновь отложены[167].

В конце 1920 г. российско-румынские отношения обострились. Причиной стало, как уже говорилось выше, признание союзными державами присоединения Бессарабии к Румынии, что вызвало крайне негативную реакцию со стороны советского правительства. Но в целом неопределённость по основным вопросам двусторонних отношений сохранялась вплоть до начала 1921 г.

В советском руководстве в вопросе о Бессарабии, так же, как и о дальнейшей судьбе «румынского золота», не было единства. Ясно выраженную компромиссную позицию, в противоположность Хр. Раковскому, занимал М.М. Литвинов. Позиция Л.Д. Троцкого испытывала сильное влияние военных успехов Красной Армии на Западном (советско-польском) фронте, о чем говорилось выше. Троцкого поддерживал Чичерин. Сталин, предпочитая переговорам, в основном, силовой вариант действий, затягивал принятие решения о начале переговоров с Румынией. Обвиняя Сталина в срыве переговоров, Чичерин обратился в Политбюро: «Итак, если переговоры с Румынией желательны, а по-моему, именно теперь они настоятельно необходимы, от нас должно зависеть продолжать (ли) прерванный обмен (по) радио. И решение надо принимать немедленно. Как долго мы будем ждать ответа тов. Сталина? Если мы идём на этот способ обезвреживания Румынии, это должно быть сделано сегодня, а не завтра. Напоминаю, что тов. Сталин по своей общей тенденции не всегда благоприятно относится к методу переговоров. Когда мы налаживали переговоры Мархлевского с Пилсудским[168], сыгравшие столь полезную роль в момент выступления Деникина, тов. Сталин в разговоре с Мархлевским утверждал, что поляков нужно только бить, а не вести с ними переговоры. Между тем, в тот момент именно путь переговоров по отношению к полякам был единственно возможным и целесообразным. По отношению к Румынии мы находимся в таком же положении», – утверждал Чичерин[169].

Имеющиеся в нашем распоряжении документы дают основание задаться вопросом о некоторых приемах, применяемых в политике и дипломатии. Выше мы старались проиллюстрировать настойчивость советского руководства при постановке вопроса о переговорах с Румынией и готовность ставить и обсуждать в связи с этим вопросы о Бессарабии и румынских ценностях. Однако при этом Троцкий 5 сентября 1920 г. предлагал своим соратникам «более открыто подразнить румын золотом»[170]. По всей вероятности, за этим скрывалось намерение «поторговаться» с румынами за Бессарабию. Близкую по смыслу точку зрения высказывал в тот момент также и представитель российской торговой делегации в Лондоне Л.Б. Красин. Ее воспроизвел в своей телеграмме премьер-министру А. Авереску от 30 ноября 1920 г. румынский представитель Чиотори. По его словам, в доверительном разговоре Красин пояснил, что «протест советского правительства в отношении подписания договора о Бессарабии был сделан лишь формально и является вопросом самолюбия. Поэтому советское правительство … расположено признать объединение Бессарабии с Румынией только при условии, что немедленно начнутся мирные переговоры между Румынией и Россией»[171]. Чиотори дал понять адресату, что заявление Красина о Бессарабии – блеф, так как «русские не будут признавать и не будут присоединяться ни за что к договору о Бессарабии, подписанному в Париже»[172]. В дальнейшем прогноз Чиотори подтвердился.

Особого внимания заслуживает позиция Чичерина. В письме от 24 сентября 1921 г. полпреду РСФСР в Польше Л.М. Карахану, который был назначен Политбюро ЦК РКП(б) руководителем делегации на переговорах с Румынией, Чичерин отмечал: «Надо с самого начала дать понять румынам, что мы готовы дать им Бессарабию, сохранив у себя золото и ценности» (курсив мой. – Т.П.)[173]. Аналогичную позицию занимал Литвинов. 25 сентября 1921 г. он писал Карахану: «Если румыны настаивают на исключении бессарабского вопроса, то и Вам следует настаивать на погашении всех денежных и имущественных претензий. Попробуйте условно согласиться на возвращение ящиков (имелись ввиду ящики с ценностями и архивами. – Т.П.) минус золото, если в договор или в секретное приложение включить взаимное обязательство соблюдать нейтралитет при нападении третьих государств»[174].

Замечу, что речь шла о служебной переписке, предназначенной «для внутреннего пользования», т. е. вполне откровенной. В официальных же документах советское правительство не признавало аннексии румынами Бессарабии. Так, 1 мая 1920 г. в телеграмме Чичерина и Раковского министру иностранных дел Румынии Ионеску говорилось: «Советское и Украинское правительства не могут признать суверенитет Румынии над Бессарабией, которая была аннексирована Румынией»[175].

Дипломатическая переписка велась более полутора лет. Однако найти взаимоприемлемые условия для начала переговоров не удавалось. Камнем преткновения оставались проблема Бессарабии и возвращение Румынии её ценностей, включая золотой фонд. Советское руководство исходило в своих действиях из международной обстановки, балансируя между готовностью к существенным уступкам румынам и новым витком ужесточения позиции. В конечном счете, советская сторона склонялась к комплексному обсуждению всех спорных вопросов, в том числе о статусе Бессарабии, румынских ценностях и взаиморасчётах между странами[176]. Румынская сторона настаивала, чтобы вопрос о Бессарабии на конференции вообще не поднимался, поскольку считала его решенным.