– Ну, и чудненько. Ты знаешь, что мне на тебя жалуются каждый день?

Я, конечно, догадываюсь, но для начала можно и прикинуться шлангом.

– Кто?

– Коллеги твои с кафедры очень любят тебя. Практически каждый зашел ко мне и сказал кое-что…

– Коль скоро вы мне говорите мне об этом, Виталий Владимирович, я уже могу предположить, на что именно они жалуются…

– Вот именно. Есть такие, которые вообще чуть ли не каждый раз мне про тебя напоминают. «А вы знаете, что он то-то? А вы знаете, что он делает так-то и так-то?»

– Нетрудно предположить, кто это вещает! Мандиева и Ягирова!

– Ну, вот ты и сам всё понимаешь. Но меня напрягло не это. Я же тебе ни в прошлую, ни в позапрошлую сессии ничего не высказывал, верно? Наоборот, я всех отваживал, говорил: «Да, может быть, он ошибается. Но он работает, у него регулярно публикации в журналах выходят. А у вас они есть?» Они – «Хм!» – и затыкаются. А вывело меня из себя совсем другое…

– Что?

– Какие аргументы ты использовал для того, чтобы получить то, что ты хотел, с некоторых групп в прошлом семестре.

«Та-ак! Донесли все-таки! Вот суки! Но кому же это крыса-староста, всего лишь одна из пяти, проболталась, что я ей сказал о своих эксклюзивных отношениях с Бочковым, и что мы с ним будем плотно работать вместе, даже если проверка выявит, что отличники не могут ответить ни на один тест?».

– Виноват, Виталий Владимирович. Но в то время мне что-то показалось, что я не сильно грешу против истины…

– Может, ты бы и не грешил, если бы поставил меня в известность и что-то отщепнул мне потом.

«Началось! И сколько же тебе отщепнуть, мой дорогой начальник?»

– Ты хороший парень, слов нет, но беспрерывно выслушивать на тебя жалобы просто так мне уже надоело. А с учетом того, какие козыри ты использовал, тем более. Ты сам-то не считаешь, что ты мне должен?

– Считаю, Виталий Владимирович.

– Если по совести, ты мне должен пятьдесят процентов.

Я едва не охаю. Конечно, пятьдесят процентов – обычная ставка для посредников в таких делах, но посредников, которые хоть чуть-чуть, но рискуют – вроде парней, собирающих деньги для сотрудников высокодоходных кафедр. А здесь человек просто хочет получать бабло, ни хера при этом не делая.

– Те деньги уже кончились, Виталий Владимирович, – на всякий случай говорю я.

– Пускай кончились. Я говорю прежде всего про нынешний период.

– Ну, ладно. Тогда сколько ставить?

– Вообще, я считаю – брать надо редко, но много. У тебя это получается часто. Но всё равно ставить надо солидно. Чё ж иначе – ты себя не уважаешь?

– А вы знаете, что здесь так не принято? На вашей родной в недалеком прошлом кафедре есть дама, у которой до сих пор шестьсот пятерка, и у нее сейчас идет курс параллельно с моим. В две тыщи четвертом, когда я только-только начал работать, у нее было пятьсот, сейчас, в две тыщи девятом, у нее шестьсот. Вы представляете? А на нашей кафедре есть человек, у которого как было пятьсот, так и есть…

– Мигунов, что ли?

На секунду я замыкаюсь. Мигунов объективно – хороший мужик, и не очень-то хочется его закладывать. Но раз уж Бочков сам знает о нём… К тому же откровенный мигуновский демпинг меня просто достал. Я бы уже давно сделал цены в полтора раза выше, как на кафедрах философии, социологии и даже вшивой культурологии, если бы не он со своими предметами, идущими в том же семестре, что и мои.

– А вы неплохо осведомлены. Да. Правда, еще в прошлом году это у него была пятерка, а сейчас это как бы тройка. То есть он со всех дневников собирает по пятьсот, с вечерников по четыреста, а дальше сам смотрит, кто как занимался, и в зависимости от этого дифференцирует. Пускай это, по сути, гарантированная тройка, но это пятьсот, а не тысяча пятьсот, например.

– И сколько ты хочешь в итоге поставить?

– Я не знаю. Вы мне скажите! По сути, конечно, если в две тысячи четвертом пятерка по нашей гуманитаристике стоила пятьсот стандартно, то сейчас, после всех этих повышений, после такой инфляции она меньше двух штук никак не должна стоить.

– Правильно!

– Но стоит же, вот в чем дело! Из-за некоторых товарищей.

– Ну, если ты хочешь, я могу на экзамен к Мигунову прийти. Посижу у него, и всё, что он соберёт, он отдаст обратно.

– Да, но это будет потом. А на данный момент народ знает, что у него пятьсот, у мадам с кафедры экономики шестьсот, а у меня две тысячи, что ли, будет? Они сразу, даже не думая, пойдут в УБЭП.

– Тогда сколько ты поставишь?

– Я думаю, надо ставить где-то около тысячи восьмисот. Не ровно тысячу восемьсот, потому что если будет так, то они завопят – «В три раза больше, чем у той-то!». Знаете, как магазинах делают цены – не семь тысяч, а шесть девятьсот девяносто девять.

– Ты хочешь тысячу семьсот девяносто девять сделать, что ли? – со смешком интересуется Бочков.

– Нет – тысячу шестьсот пятьдесят, – говорю я. – Немного меньше, чем психологически важная цифра «тысяча восемьсот», и на триста пятьдесят меньше, чем психологически проигрышные две штуки.

– Ну, хорошо, давай так. Кстати, Игорь! На тебя лежат два заявления в нашем районном УБЭПе. Ты, вообще, рисковый парень. Во-первых, это всё до поры до времени…

Я улыбаюсь.

– Да-да-да! Ты знаешь, почему ты всё еще здесь сидишь, а не в другом месте?

– Почему?

– Потому что руководство заключило с ментами негласный договор. Наши у них сначала спросили: неужели нельзя трепать вуз не каждый год, чтобы по телевизору это все видели и слышали? Менты им ответили: «А что мы можем сделать? У вас такие студенты. Они приходят и пишут!» Поэтому сейчас каждый раз, когда встает подобный вопрос, их люди созваниваются с нашими, и наши говорят, кого можно кушать, а кого нельзя.

Объяснение Бочкова кажется мне весьма шатким. Если бы менты действительно спрашивали, можно ли им взять Дулканову, им бы на это отмашки не дали. Хотя вообще-то… если в тот момент ректора, на которого имеет выход кто-то из друзей Дулкановой, не было, а его функции исполнял Иванов, он бы вполне мог это сделать – Дулканову он всегда не переваривал. Тогда, может, и то, что говорит мой начальничек, – правда.

– А, во-вторых, – продолжает Бочков, – ты ведь своими низкими ценами и отсюда – сплошными проставлениями без всяких знаний подставляешь вуз. Через год – аттестация. Твои студенты ничего не смогут толком написать на тестировании, и тогда университет в десять раз больше денег отдаст.

Я молчу. С одной стороны, меня как-то мало волнуют подобные проблемы университета – контора у нас богатая; с другой, – я понимаю, что в бочковских словах есть резон, и я, по-видимому, неправильно сделал, что до сих пор не перешел на схему, по которой работают очень многие и даже наш Мигунов теперь, хотя еще год назад он «башлял» по моей системе. Надо действительно собирать со всех по минимуму, хотя бы по пятьсот, а дальше – пускай учат сами.