Я смеюсь, но нельзя сказать, чтобы так уж было весело. Так и тянет взглянуть на медвежью, ржаную лапу моего учителя. А «рыло» у меня было тогда совсем еще юное, деликатное…

Но в словах этих только вылилась горечь обманутых ожиданий. Часом позднее та же самая лапа радушно наливала мне «московской», подсовывала хлеб и горячую сковородку с жареным — полосатым, слоистым салом от «двенадцатипудового» кабана.

3

В следующий раз угощал охотой я. Было это три года спустя, осенью сорок третьего.

В то время меня уже считали неплохим командиром подрывной группы. И вот захотелось как-то Павлюку пойти со мной на двуногих волков.

Брать дядьку на подрыв на два-три дня командир отряда не разрешил. Павлюк был хорошим связным, более нужным покуда на месте, чем в отряде, и ради удовлетворения его любопытства рисковать тем, что он попадет на подозрение, было делом совсем несерьезным. А Павлюк все не отставал от меня. Наконец он, используя последний довод, напомнил мне про старый должок. И правда, за мною был немалый долг — ящик патронов, наган и кое-что сверх того.

Еще в первые, мрачные дни отступления, когда в пруды, в речки, в землю мы, местная молодежь, опускали заботливо спеленатые пулеметы, винтовки, наганы, — не дремал и Павлюк: он сиял с брошенной машины «ящичек» патронов и зарыл его в поле, про запас. Что еще — я не знал, так как только это совершенно случайно заприметил.

Дурно, не по-соседски поступил я, не отправившись за этим «ящичком» сам, а послав товарищей по группе. Был у нас такой Михась, который очень любил отвести человека в сторону и пошептаться с ним тайком. Отвел он медведя за угол и шепчет: «У вас, мол, дядька, то да это, нам Микола говорил…» Миколу он, конечно, придумал. «А будь он неладен, — пробасил Павлюк, — не смол-чал-таки! Это ж мы вместе с ним закапывали. Я, дурень, одну только винтовочку и взял, а он-то, хлопцы, пулеметов, патронов, гранат!» — «Какой Микола, дядька, скажите…» — насторожился Михась. «Как это какой? Ведь ты же говоришь, что вы от него!» Что поделаешь, пришлось хлопцам отказаться от Миколы. Когда же Павлюк достал из-под застрехи новую «винтовочку», им пришлось поверить ему и решить, что я солгал. В следующий раз послали уже меня самого. Прежде всего я, понятно, во всем сознался. «Вот с этого-то и надо было начинать, — ворчал Павлюк, — а то только перебили мне, сорванцы, ночь. Ну, пошли!» Взяли «лопаточку», отправились. «А ты, братец, тоже глазастый, — гудел Павлюк по пути, — и как ты тогда приметил». Откопали мы «ящичек» — тяжеленький. Пришлось запрячь Мышатку. В другой раз я сразу начал по-хорошему и получил совершенно новый «наганчик», старательно укутанный в почти целые штаны. В третий раз я получил три гранаты и «горсточку» наганных патронов. Потом еще раза два по «горсточке», покуда Павлюк не заявил: «Лавочка закрывается, нету, брат, все».

Бот об этом-то «должке» он и напомнил мне, когда опять стал проситься на «чугунку».

— Мне, брат, только бы взглянуть, как он встанет на дыбки! — скромно объяснял Павлюк.

И что ж, пришлось в конце концов взять.

— Подумаешь, — посоветовавшись, решили мы, — ходит же дядька и так, по заданию, пли просто шатается целыми днями. Конечно, никому и в голову не придет, что он с нами пошел. Только, ребята, чтобы одна наша группа знала — больше никто.

Павлюк ожидал за деревней, на условленном месте. Когда на свист он вышел из-за куста, на нем мы увидели винтовку-«десяточку», наган, за ремнем — гранату.

— Э, брат, так ты брехал, что ничего себе не оставил!

— Что ж, — пробасил он в ответ, — без снасти и вши не убьешь.

По дороге, улучив момент, когда мы с ним немного отстали, Павлюк таинственно шепнул:

— Семечек хочешь?

Я принял это за чистую монету.

— Давай поплюем, — сказал я. Подставил карман, и on мне всыпал… ведерную «горсточку» наганных патронов.

— Если зайдешь когда, еще, может, найдется пригоршня-другая, — довольным голосом бормотал он в темноте.

Дневали мы на хуторе. Следующая ночка подобралась как раз для нашего промысла — темная, с дождиком. В Засулье мы взяли проводника, нашего связного, Игната.

— Павлюк, ты, что ли? — пригляделся в темноте дядька Игнат, когда мы вышли на загуменье.

— Я, брат. Как живешь?

— Откуда это вы знакомы, — поразились мы, — за тридцать-то верст?

— Мой Тюлик был из этих мест… Тот, что уток ловил.

…Леня, Костик и Кныш остались в засаде. Дядька Игнат, Павлюк и я двинулись на дело втроем. Больше чем за сотню шагов от рельс, — лес до этого места был вырублен фашистами, — за пригорком, мы присели в кустах, посоветовались. Дядьке Игнату я поручил конец шнура, строго наказав не дернуть его случайно, а мы с Павлюком поползли. Я полз и разматывал шнур. Время от времени мы останавливались, чтоб прислушаться: не шаркают ли по гравию вдоль пути подкованные сапоги патруля… А потом ползли дальше. Сначала — на бугорке — под нами шуршала мокрая от дождя жесткая лесная трава. Потом была лощинка, и у нас намокли локти и колени. Затем мы вползли на насыпь. Павлюк со своей «десяточкой», в сознании торжественности момента, уставился в темноту, в ту сторону, откуда мы ждали патруль…

Это был мой шестой подрыв. Руки мои привыкли почти не дрожать от волнения, — я работал быстро и четко. Выгреб ямку под рельсой, между шпалами, подложил тол, затем — самый ответственный момент, — собрав всю осторожность, привязал к крючку шнурок и заправил капсюль в заряд. Мы отползли уже другим путем, чтоб не задеть ненароком шнур.

Ждать пришлось не очень долго.

— И расщедрился же, будь он неладен, как назло! В кисель раскиснем, — недовольно ворчал Павлюк на дождь. — А тот все не идет, не грохочет, черт бы его побрал!

Я был в приподнятом, радостном настроении — и тревожном и задорном.

— И возьмет, а как же! — шепнул я в ответ.

Помолчали. А дождик и правда так и забирается за воротник. Чуть правее мины я, отползая, приметил небольшой кустик. Это мой ориентир. На фоне темно-серого неба едва выделяется над насыпью его силуэт. Я не свожу с него глаз.

— Как поглядишь на все, что творят гады, — заговаривает погодя Павлюк, — так сегодня же с вами в лес ушел бы… И придется, должно…

— Не всем, брат, с нами ходить, подожди, — шепчу я. — Дядька Игнат и дома сидит, с детьми, а мы без него как без рук. А о себе — ты