— Я тебе не нравлюсь? — шепнула она.

— Нравитесь. — Он сделал над собой усилие и мягко высвободился. — Но я женат и влюблен в свою жену.

— Ты странный тип, но твоей жене повезло! Ладно, исчезни.

— Тысячу раз спасибо, мадемуазель, желаю вам удачи.

Виктор вышел за дверь, услышал плеск воды и вдруг понял, что вся его одежда пропиталась ароматом ландыша.

«Придется принять ванну».

Он подумал о Таша и почувствовал стыд.

Суббота 17 февраля

В то утро парижское небо было расцвечено оттенками грязно-белого, сизого и мышино-серого. Таша встала очень рано, чтобы отнести гладильщице сверток с бельем и бархатное розовое платье с коричневато-серой отделкой — свадебный подарок Виктора.

Она поднималась по бульвару Клиши, и ее душа полнилась радостью, словно многоцветный радужный пузырь, скрывающий в себе тайну жизни. Но не успела она выйти на улицу Фонтен, как пузырь лопнул и радость сменилась сомнениями. Таша вспомнила визит Ломье и смущенное лицо Виктора. Что они замышляют? Она вдруг представила Виктора раненым, убитым…

Войдя в дом, Таша кинулась в объятия мужа. Виктор едва успел положил бритву.

— Спасите, на меня напала амазонка! — Он вытер мыльную пену со щек мятым платком и поцеловал жену. — Что с тобой, моя красавица?

— Я соскучилась, — шепнула она, подталкивая мужа к кровати.

Ей хотелось сказать Виктору: «Подозреваю, что Морис втянул тебя в какую-то аферу. Ты не признаешься ни за что на свете, но я читаю тебя, как открытую книгу», но вместо этого она обняла мужа, скинула кофту и прижалась к нему. Он страстно поцеловал ее в губы и обхватил ладонями нежные груди. Она коротко вскрикнула и запрокинула голову. Он уложил ее на кровать и принялся раздевать.

Когда их дыхание успокоилось, они не разомкнули объятий. На кровать вспрыгнула Кошка, разлеглась на стеганом одеяле и принялась вылизывать себе живот.

— Пошла вон, наглая толстуха!

— Она проголодалась, — сказала Таша, — и я тоже. А ты?

— Я опоздаю, радость моя.

— Ты уже опоздал.

Она взъерошила ему волосы, вскочила с кровати и побежала на кухню. Дверцы буфета хлопнули, и Таша закричала на кошку:

— Ах ты воровка! Если бы кот сапожника не оставил тебя в интересном положении, ты сидела бы у меня на хлебе и воде! Виктор, она слопала сыр!

— Ничего, зато ты сохранишь осиную талию.

Виктор говорил с ней, как с ребенком, и Таша это нравилось.

Когда она вернулась с кофе и тостами, Виктор курил, сидя в подушках.

— Ты обещал больше не дымить в доме, — с укором напомнила она.

— Человек, способный пообещать, способен и забыть. Иди ко мне. Как ты собираешься провести день?

— Я обедаю с Таде Натансоном. Он милый, хотя и страшноватый — со своей черной блестящей бородой и горящими глазами. Но благодаря тебе я буду в форме, — шепнула она.

— Эгоистка! Мсье сама-знаешь-кто снова обзовет меня лодырем!

— Твой отец слишком снисходителен к тебе… Но он так красив…

Таша кивнула на портрет, написанный четыре года назад: Кэндзи сидел, удобно устроившись в кресле, и едва заметно улыбался.

— Он тебе нравится? — спросил Виктор.

Таша одарила мужа лукавым взглядом.

— Кто знает, начни он ухаживать за мной первым, я бы, возможно, не устояла. Мне очень хочется написать его обнаженным.

Виктор вдруг смутился: он боялся неосторожным словом выдать, какому искушению едва не поддался у Моминетты.

Таша решила, что он тревожится о выставке, и мягко сказала:

— Твои фотографии будут иметь успех у Натансона, дорогой.

— Что ты наденешь?

— То роскошное платье, твой подарок…

— Нужно было купить тебе рубище!

— Успокойся, Таде женат на прелестной молодой женщине, он ее просто обожает.[38]

Виктор вспомнил Моминетту и подумал, что самая пылкая страсть к супруге не помешает мужчине изменить ей.

— Ответь-ка мне, Виктор Легри, что там вы с Ломье замышляете?

— С этим щеголем? Можешь не волноваться, с ним у меня не может быть ничего общего. Вставай, долг зовет! — воскликнул он и почесал Кошке шею, чтобы закончить разговор.

Пушистая красавица сладострастно заурчала.

Айрис приоткрыла один глаз и увидела одевавшегося у окна Жозефа. Сквозь щели в закрытых ставнях в комнату проникал сероватый свет. Одно плечо у Жозефа было намного выше другого, но Айрис всегда находила это ужасно трогательным. Отец ее будущего ребенка такой хрупкий! Она чувствовала себя более зрелой и сильной, чем ее горбатенький муженек с наивными глазами. Он много читал, успел кое-что написать и мнил себя зрелым и умудренным опытом человеком, но Айрис считала разумным началом их союза себя.

Она поудобнее устроилась на постели и обняла руками животик, где обреталось существо, бывшее для них с Жозефом одновременно и мечтой и явью. Очень скоро малыш появится на свет и займет главное место в жизни окружающих его взрослых. «Мальчик это будет или девочка? Какое у него будет лицо? А характер? А недостатки?» — размышляла Айрис.

Жозеф склонился к ней с поцелуем. Его переполняли любовь, благодарность и удивление: он, конечно, обязательно станет великим писателем, но до сих пор не может поверить, что такая красавица согласилась разделить с ним, жалким горбатым приказчиком, жизнь.

Появившаяся на пороге Эфросинья прервала его размышления. Она поставила поднос с завтраком на столик.

— Я вот что тебе скажу: нам нужно хорошенько ухаживать за нашей малышкой. Иисус-Мария-Иосиф, носить ребенка — это не шутка! Помню, как была беременна тобой, мой зайчик: ты весил целую тонну! И все время капризничал. Мне частенько хотелось кровяной колбасы с картошкой среди ночи!

— Никогда не предлагай этого Айрис!

Айрис забавляли такие разговоры. Характер у Эфросиньи был невыносимый, она привыкла всеми управлять, но Айрис уважала и почитала ее. Она потеряла мать в три года и ценила заботу зрелой женщины о своем здоровье, пусть даже временами эта забота становилась чрезмерной.

Айрис дождалась ухода Жозефа и села на постели.

— Хочу перед вами извиниться, Эфросинья. Я понимаю, что вы за меня переживаете, и предлагаю компромисс. Я буду есть ветчину раз в неделю, рыбу по пятницам и время от времени белое куриное мясо, как советует доктор Рейно.