«А завтра утром?» – спрашивает себя Карла в «Равнодушных». В «Римлянке» потерявшая невинность Адриана чувствует не физическую боль, а лишь страх, что «теперь Джино не захочет на мне жениться». Возможно, если бы женские имена заменить мужскими, например Адриану на Адриана, а Карлу на Карла, другими словами, поступить иначе, чем это сделал мой пациент, мы получили бы истинную, соответствующую действительности картину. Такую же операцию можно было провести с другими литературными произведениями. Быть может, мы обратили внимание на то, что литературная традиция унаследовала описание акта гомосексуальной любви как акта любви гетеросексуальной. Недостаточно дать герою женское имя, кое-где добавить округлости и надеть ему платье. Все равно останется модель мужских сексуальных реакций, так характерная для многих героинь наших романов. Значит, можно сделать смелое предположение, что в очень далеком прошлом какой-то гениальный писатель – произведения которого, возможно, даже не сохранились до нашего времени, так же как не сохранилось множество греческих и римских творений – прекрасно показал акт гомосексуальной любви, который он по каким-то причинам представил как акт любви гетеросексуальной. И с тех пор многие другие писатели копируют или только пародируют это описание, придерживаясь литературной традиции. Другие вообще все игнорируют – и традицию, и знания о человеке. Вот я недавно читал роман, в котором герой-мужчина, якобы прекрасный любовник, во время акта с женщиной всегда «впадал в мрачное забытье». Это смешно, милостивый государь. Так переживает подобные вещи женщина, а не мужчина. Автор не пожелал использовать ни свой опыт, не обратиться к Гизи или к книгам других знатоков предмета. Он написал так, как написал, поскольку ему это показалось интересным. А верно ли описание – для него подобные мелочи не имели никакого значения. Итак, в современной литературе мы имеем полный трансвестизм – мужчины переживают любовь как женщины, а женщины как мужчины. Но разве так поступал, например, Гомер? Конечно, мы ничего не знаем о Гомере, даже не уверены, существовал ли он в действительности, но все же Гомер вряд ли был слепцом, как нас учит легенда, похоже, он на мир смотрел широко открытыми глазами. Описывая дружбу Ахилла и Патрокла, Гомер недвусмысленно дает нам понять, что между ними была гомосексуальная любовь. Прошу вас обратить внимание, с какой гениальной последовательностью он придерживается этой концепции при описании Ахилла, который после смерти Патрокла реагирует не как мужчина, а как женщина, потерявшая любовника. В отчаянии Ахилла нет ничего от мужской сдержанности, он прямо-таки по-женски рвет на себе волосы. Не подлежит сомнению, что в этом союзе Ахилл играл роль женщины, а Патрокл – мужчины. Что мы знаем о воспитании Ахилла? Он рос среди девушек как девушка, постоянно переодетый в женские одежды, известно, что он прял на прялке. Современная медицина утверждает, что воспитанный таким образом мальчик вырастает либо трансвеститом, либо гомосексуалистом – и к тому же играющим роль женщины в союзе с другим мужчиной. Гомер, милостивый государь, уже за одно это получил бы степень почетного доктора любого университета или любой медицинской академии… Может, хватит, друг мой?

– Да вы меня просто веселите, доктор!

– А не в столь же веселом настроении вы дали интервью «Elle»[31], и, когда вас спросили о том, как выглядит образцовая любовь, вы довольно самоуверенно заявили: «Разве для нас не является образцом любовь Ромео и Джульетты?».

– Я никаких интервью на эту тему не давал.

– Простите, пожалуйста, у меня что-то не так с памятью. Кажется, это у меня брали интервью для журнала «Elle». А потом я вернулся домой и еще раз взял в руки текст драмы Шекспира. Сколько лет было Ромео, дружище? А сколько лет было Джульетте, его прекрасной любовнице? Старик Капулетти однозначно говорит о своей дочери: «She hath not seen the change of fourteen years», а это значит: «Ей нет еще четырнадцати лет». Ясное дело, что речь идет о первой менструации. Капулетти добавляет: «Пускай умрут еще два пышных лета – тогда женою может стать Джульетта». Другими словами, дружище, Джульетте еще два года надо было ждать первую менструацию. Черт возьми, какой же образец я предложил молодежи! Неужели я и в самом деле считал, что девочка за два года до месячных может быть образцовой любовницей? Вы ведь знаете, что диапазон чувств, называемых любовью, зависит от возраста индивидуума, от его общественного статуса, степени впечатлительности и разбуженного воображения. Иначе любит четырнадцатилетняя девушка, иначе двадцатилетняя или даже тридцатилетняя женщина. То же происходит с мужчинами. Некоторые виды чувств вообще невозможно найти у человека, который не достиг определенной ступени физической и психической зрелости. В «Ромео и Джульетте» Шекспир представил нам любовь совершенно зрелых людей, психику которых – для получения большого драматизма – он вложил в детские тела. Предлагая молодежи этот образец любви, я, дружище, совершил преступление против морали. Я рекомендовал детям, чтобы они любили друг друга так, как взрослые, хотя они так любить не могут и не должны. Почему вы пренебрегаете чтением «Medical Review»? Там опубликована диаграмма сексуального напряжения в жизни мужчины и женщины. Из нее вытекает, что Ромео и Джульетта не только не любили друг друга такой любовью, как у Шекспира, но оказались бы в так называемой «первой конфликтной фазе». Их разделяло бы море претензий и жалоб, вытекающих из их неодинакового развития. Двенадцатилетнюю девочку можно изнасиловать. Но нельзя заставить отдаться мужчине с обожанием и страстью зрелой женщины, как это делает Джульетта. Мы пропагандируем литературную ложь в качестве воспитательного примера. Этот пример мы распространяем всевозможными способами. У нас действие новых «Ромео и Джульетт» происходит во время оккупации, в октябре, в ноябре, на Черном континенте и в Южной Америке. Мы распространяем ложь, а если факты ей противоречат, то тем хуже для фактов. Фальшь шекспировского текста мы маскируем, заставляя играть Ромео и Джульетту зрелых актеров и актрис, в противном случае должна была бы вмешаться цензура нравов. Милостивый государь, давайте скажем себе прямо: независимо от эпохи, от климата и социальных условий, сексуальный акт с девочкой за два года до прихода ее месячных является преступлением. В соответствии с законодательством любой цивилизованной страны Ромео отправился бы в тюрьму, какой бы великой любовью не одарила его Джульетта. Драма Шекспира является поэтическим творением и, пока мы ее воспринимаем именно так, в принципе, все в полном порядке. Поэзия имеет право антропоморфизировать животных и описывать любовь зайчика к курочке или вкладывать в тела даже шестилетних детей психику взрослых. Но мысль о том, чтобы молоденькие девочки за два года до первой менструации играли в Ромео и Джульетту, приводит меня в ужас. Покажите мне, пожалуйста, хотя бы одну театральную программу, напечатанную перед постановкой этой пьесы, которая советовала бы сотням молодых парней и девушек не воспринимать все показанное как образец, говорила бы о том, что они слушают поэзию, а не смотрят жизнь. Чью-то настоящую жизнь. Или возьмем другой миф, часто встречающийся в искусстве. В живописи и литературе постоянно повторяется история о купающейся Сусанне и подглядывающих за ней старцах. Но в жизни, дружище, вспомните хотя бы свое прошлое, именно молодые парни через замочную скважину, возбужденные и взволнованные, подсматривают за моющейся девушкой, которая, о ужас, через минуту возляжет на ложе, не скажу, что обязательно старца, а зрелого мужчины. Или еще один миф о куртизанке, прекрасной любовнице, импонирующей своим темпераментом. Передо мной томик рассказов под общим названием «Розамунда». Займемся рассказом, давшим название книге. Это будет не очень больно. Возможно, только вначале, – уверял меня Иорг. – Скальпель очень острый, вы только на секунду почувствуете сильную боль, а потом придет чувство блаженного облегчения, поскольку из вашего подсознания вытечет все то, что гноилось столько лет, вызывало неудовлетворенность. Этих опухолей у вас много: я знаю, что каким-то странным образом вы к ним привыкли, как-то даже сжились с ними и порой даже с мазохистским наслаждением касались больных мест, гордились ими, показывали их своим близким, чтобы они знали, какая вы сложная и трагичная фигура, хотя по вашему виду это было незаметно. Со своей измученной душой вы носились по всем литературным ярмаркам, позвякивали ею, как другие шутовскими бубенчиками, и, на радость читателям, замечательно делали ужимки и прыжки. Но вы отдавали себе отчет в том, что вами, возможно, когда-нибудь займется некто со скальпелем. Однако ваши опасения были напрасными, поскольку вы танцевали под ту музыку, которую вам играли, а нынешние критики не пользуются сверкающими никелем медицинскими инструментами. Их интересуют лишь ваши ужимки и прыжки, но дело в том, что вы недостаточно драматично обнажили им свои боли, свои страдания, свои неудовлетворенность и отвращение к жизни. Вы жили неплохо, но вас особо никогда не ценили. Медицинские знания, которые вы получили в молодости, мешали вам. У вас всегда сознание было раздвоенным, и это чувствовалось. А теперь только один надрез – и все пройдет. Ведь и в самом деле, больно только в начале и всего лишь одно мгновение.