венский двор пытается манипулировать ею. С другой стороны, ему льстило, что его жена вызывает всеобщее восхищение своей красотой и элегантностью, и он не имел никаких возражений против финансирования ее капризов. Что же касается личных склонностей, то Людовик произвел некоторые переделки в покоях деда. Салон для игры в карты на первом этаже превратился в библиотеку. На других трех этажах были обустроены мастерские: механическая, часовая, для изучения физики и географии, где он с помощью специалистов исследовал новые изобретения и последние открытия. Не секрет, что Мария-Антуанетта с нескрываемым презрением относилась к увлечениям мужа. Известно ее письмо австрийскому дипломату графу де Розенбергу, другу ее матери:

«Мои вкусы не сходны со вкусами короля, каковые суть всего лишь охота и механические изделия. Вы согласитесь, что мне доставит мало приятности пребывание около наковальни; я не являю собой Вулкана [24] , а роль Венеры может не понравиться ему еще более, нежели мои вкусы, которых он не одобряет».

Правда, за это письмо, которое дипломат поспешил показать императрице, она получила хороший нагоняй от матери и брата, но позиции своей не изменила.

Людовику было известно, что Марие-Антуанетте давно хотелось иметь собственный загородный дом, и подарил ей Малый Трианон. Его построила для себя маркиза де Помпадур, но смерть помешала ей воспользоваться этим прелестным строением. Зато туда нередко отправлялись Людовик ХV и мадам Дюбарри, ибо там они могли безраздельно наслаждаться приватностью. Хитроумный мастер оборудовал столовую механизмом подъемного стола, что позволяло этой паре принимать трапезы без присутствия прислуги. Людовик знал увлекающуюся натуру жены и решил таким образом отвлечь ее от вмешательства в государственные дела.

Мария-Антуанетта тут же с упоением занялась переделкой Малого Трианона на свой вкус, а также оздоровлением своего окружения. Она заявила, что в этом царстве будет самодержавной властительницей и королю придется испрашивать разрешение для нанесения туда визита. Молодая женщина рассматривала свое новое положение лишь с точки зрения обретения полной свободы и огромных возможностей потакать своим капризам и избавиться от опеки матери и дам, видевших смысл придворной жизни лишь в строжайшем соблюдении нелепого этикета. Конечно, попыток вмешиваться в государственные дела юная королева не оставила, тем более, что ей нравилось подчеркивать власть, которой она обладала.

— Мне нравится, что никто никогда не покидает меня неудовлетворенным, — заявила она. Еще будучи дофиной, она активно помогала бедным, но этим тогда ее возможности и ограничивались. Теперь же ей хотелось продемонстрировать свою неограниченную власть. Выпросить у королевы милость путем остроумно изложенного или обильно орошенного слезами прошения не представляло собой особого труда. Отказы министров на свои просьбы Мария-Антуанетта считала личным оскорблением, приводить в качестве основания доводы рассудка или государственные интересы было бесполезно. Для нее существовали либо друзья, либо недруги, которых она либо поддерживала, либо преследовала со слепым неодолимым упорством. Мария-Антуанетта так и осталась девочкой, измерявшей все личными пристрастиями.

Это сильно вредило королю. Поскольку его супруга заставляла королевских министров уступать ее просьбам, когда требовала для своих просителей незаслуженного повышения или какой-то дорогостоящей милости, общество делало вывод, что Мария-Антуанетта заставила мужа пойти на уступку. Это пагубно сказывалось на его репутации, ибо Людовик постепенно приобретал образ слабого правителя, марионетки в руках жены. Однако это не принесло никакой выгоды и ей самой, ибо ответственность за все проблемы королевства отныне стали возлагать именно на нее.

Самая восхитительная, элегантная и… расточительная

Как видим, Мария-Антуанетта продолжала относиться к своей сексуальной жизни как к навязанной обязанности для обеспечения продолжения династии. Тратить свои усилия на обольщение человека, которого она презирала, чего от нее требовала мать-императрица, казалось ей пустой тратой времени. Ее более влекла жизнь, полная развлечений, неоспоримой царицей которых должна была быть она и только она. Четыре года, прожитые ею дофиной в Версале, не прошли даром: с одной стороны, она усвоила повадки, достойные истинной королевы, с другой — женщины, которая, не будучи ослепительной красавицей, тем не менее, способна полностью взять в плен мужчину. Это, как мы увидим, признал даже весьма критически настроенный по отношению к ней брат Иосиф.

Безусловно, в дифирамбах, которые пели королеве, крылась немалая доля лести, но кое-какие достоинства, усиленные безграничными возможностями в области приобретения модной одежды и оплаты услуг лучшего парикмахера, не позволяли злым языкам оспаривать ее вполне заслуженное место первой дамы королевства и, уж конечно, самой элегантной женщины Европы. В двадцать лет «она была подобна утренней звезде, блистающей здоровьем, счастьем и славой». На свадьбе своей золовки Мадам Клотильды, пухлой как пышка, с савойским принцем, она затмевала всех. Вот что писал о ней сын британского премьер-министра Хорэс Уолпол: «Гебы и флоры рядом с ней выглядели уличными девчонками. Стоит ли она или сидит, сие есть статуя красоты; когда она двигается, сие есть само воплощение изящества… Говорят, что она не всегда попадает в такт в танцах, но тогда сие есть промашка такта!».

Но приведем слова графа де Тийи: «Я слышал много разговоров о красоте этой принцессы и признаюсь, что никогда не разделял это мнение полностью, но она обладала тем, что на троне имеет большую цену нежели совершенная красота, сиречь обликом королевы Франции, даже в те минуты, когда она пуще всего старалась выглядеть не более чем просто красивой женщиной».

Не обойдем вниманием также описание, которое оставила в своих мемуарах придворный живописец, мадам Элизабет Виже-Лебрён, автор не менее чем трех десятков портретов Марии-Антуанетты:

«Черты лица ее величества нельзя было назвать правильными. У нее было слишком узкое лицо, большие голубые глаза навыкате и сильно выпяченная нижняя губа — фамильный признак Габсбургов, каковой многие французы воспринимали как гримасу надменности или презрения. Но они, разумеется, ошибались: королева была исключительно милой женщиной, относившейся ко всем с большой доброжелательностью. Но самым замечательным в ее облике был необыкновенный блеск кожи. Она буквально светилась. Никогда ни у кого я ничего подобного не видела. Кожа ее лица казалась прозрачной. Мне никак не удавалось запечатлеть это на полотне, не хватало красок, чтобы передать эту свежесть и сияние, свойственные только ей одной».

Интересно также свидетельство герцогини д’Абрантес: «В ее особе жило изящество ее духа и ее вкусов. Не будучи высоким, ее рост имел нужные пропорции, которые она удваивала, проходя по галерее Версаля с