В Могилеве находился британский военный представитель генерал Хенбро Вильямс – от него Лондон и получал самые свежие новости о положении царя. Возможно, именно от него исходила идея переезда царской семьи в Англию. Во всяком случае, уже 4 марта такой план появился и обсуждался в Ставке. Вильямс поставил о нем в известность свое правительство, а генерал Алексеев телеграфировал Львову требование Николая о беспрепятственном проезде в Мурманск. 6 и 7 марта, как явствует из дневника Николая, он встречался с Вильямсом. 6-го же генерал обсуждал ту же тему с императрицей Марией Федоровной и великим князем Александром Михайловичем. Мать царя опасалась морского путешествия и предпочитала Англии свою родину – Данию.В ответ на свою депешу о желании царя отправиться в Англию Вильямс получил личное послание Георга Николаю:

...

«События минувшей недели меня глубоко потрясли. Я искренно думаю о тебе. Остаюсь навек твоим верным и преданным другом, каким, ты знаешь, всегда был.»

Вручить эту телеграмму Вильямс не успел – бывший самодержец уже покинул Могилев. Вильяме переслал ее в британское посольство в Петербурге, но и посол Джордж Бьюкенен не смог передать ее адресату, который в это время находился под домашним арестом в Царском селе. По словам Бьюкенена, Милюков сначала согласился, но на следующий день заявил, что, «к сожалению, он не может сдержать своего обещания, так как крайние левые сильно воспротивились мысли, что Государь уедет из России, и правительство боялось, что слова короля будут неправильно истолкованы и послужат поводом для его задержания». Следователю Соколову, который расследовал убийство царской семьи по поручению Колчака, Милюков назвал другую, формальную причину: телеграмма была адресована императору, а Николай императором уже не был.

Милюков впервые заговорил на эту тему с Бьюкененом 8 марта, в день ареста царя. На вопрос посла, правда ли, что государь арестован, министр иностранных дел ответил, что это не совсем так: «Его величество только лишен свободы, превосходный эвфемизм, – и будет перевезен в Царское село под конвоем, назначенным генералом Алексеевым». «Я напомнил ему, – пишет Бьюкенен, – что император является близким родственником и интимным другом короля, прибавив, что я буду рад получить уверенность в том, что будут приняты всяческие меры для его безопасности». На это Милюков ответил, что как только царские дети выздоровеют от кори, семья сможет уехать в Англию. Для посла эта фраза стала, вероятно, полнейшей неожиданностью. Милюков же добавил, что он «был бы очень благодарен, если бы правительство его величества предложило ему приют в Англии и если бы сопровождало это предложение заверением, что государю не будет разрешено покинуть Англию во время войны».

Не все в воспоминаниях Бьюкенена следует принимать за чистую монету. Ему тоже хотелось оправдаться и снять с себя ответственность. Всего вероятнее, мы так и не узнаем, от какой из сторон исходила инициатива переезда в Англию и в какой момент разговоры на эту тему превратились из частных в официальные. В конце коноцов, это вопрос интерпретации. То, что Временное правительство изображает как приглашение британского правительства, британское правительство считает ответом на предложение Временного правительства.

Так или иначе, перспективу переселения царя на Британские острова кабинет Ллойд Джорджа воспринял кисло. Первоначальный ответ Лондона гласил, что британское правительство было бы удовлетворено, если бы царь покинул Россию, однако считает более подходящим для него местом Данию или Швейцарию. Однако Бьюкенен настаивал, ссылаясь на угрозу безопасности Николая: «Я со всей серьезностью полагаю, что мне следует предоставить полномочия без промедления предложить его величеству убежище в Англии и в то же время заверить русское правительство, что он останется там на все время войны».

13 марта Бьюкенен снова встретился с Милюковым. Оказалось, что с Николаем вопрос о переезде еще не обсуждался. Министр жаловался на позицию совета, которую «необходимо предварительно преодолеть». Каким образом Временное правительство собиралось ее преодолевать, Милюков не пояснил. Из воспоминаний Керенского можно понять, что медлительность правительства связана с его неполной дееспособностью: «Во всеобщем хаосе, который царил в первые дни революции, правительство не было еще окончательно хозяином в административной машине: пути железнодорожного сообщения в особенности находились в полном распоряжении всякого рода союзов и советов. Было невозможно перевезти царя в Мурманск, не подвергая его серьезной опасности. В течение переезда он мог попасть в руки „революционных масс“ и оказаться скорее в Петропавловской крепости и, еще хуже, в Кронштадте, чем в Англии. Могло быть еще проще: вспыхнула бы забастовка в момент отъезда, и поезд не отошел бы от станции».

Задержку отъезда Бьюкенену объясняют также болезнью великих княжон. Мельгунов считает этот предлог «почти формальной отпиской», но это далеко не так. Из дневника царя следует, что в день его приезда в Царское Село (9 марта) он застал в «хорошем самочувствии» всех детей, кроме Марии, у которой началась корь. 11-го заболела Анастасия (боль в ушах). Запись от 12 марта: «Ольге и Татьяне гораздо лучше, а Марии и Анастасии хуже, головная и ушная боль и рвота». 13-е: «У Марии продолжала стоять высокая темп. 40.6, а у Анастасии болели уши. Остальные себя чувствовали хорошо». 14-е: «У Марии всё сильный жар продолжается – 40,6. У Анастасии осложнение с ушами, хотя ей вчера сделали прокол прав [ого] уха». 15-е: «У Марии и Анастасии состояние как вчера; плохо спали и высокая темпера[тура] Марии побила рекорд, т. к. у ней днем было 40.9. Остальные совсем поправились». 16-е: «Мария и Анастасия в том же положении, лежат в темной комнате и сильно кашляют; у них воспаление легких». И лишь 22 марта младшие дочери пошли на поправку, но оставались на постельном режиме. Однако 23 марта слегла Ольга – у нее заболело горло. И лишь 19 апреля все дети выздоровели окончательно. Ясно, что перевозить их в таком состоянии было невозможно.

Николай в эти дни, судя по дневнику, ждет решения своей судьбы совершенно спокойно и лишь изумляется новым порядкам в Александровском дворце (то застанет часового спящим на посту, то удивляется «развязной выправке» солдат). Он гуляет в отведенных ему пределах, разгребает снег и колет лед в саду, отбирает и сжигает бумаги, читает детям вслух Конан-Дойля (английский был домашним языком царской семьи). То ли он был уверен в том, что ничего плохого с ними не случится, то ли смирился со своей участью. 23 марта он пишет об отъезде в Англию в сослагательном наклонении: «Разбирался в своих вещах и в книгах и начал откладывать всё то, что хочу взять с собой, если придется уезжать в Англию». Кроме работы в саду и заботы о детях, ему совершенно нечем заняться. «После чая рассматривал свои сапоги и отбирал старые и негодные», – записывает он в дневник 14 апреля.

Между тем в Лондоне энергично обсуждался вопрос убежища для отрекшегося царя. Король принимал в этих дискуссиях самое деятельное участие.

22 марта в кабинете Ллойд Джорджа на Даунинг-стрит состоялось совещание в узком кругу, в котором участвовал личный секретарь барона Стамфордхэма. Члены этого синклита решили, что отказываться от предложения Временного правительства не следует. Тогда Стамфордхэм спросил: а на какие средства царская семья собирается жить в Англии? Участники совещания подумали и постановили, что посол Бьюкенен должен обратиться к Временному правительству с просьбой о соответствующих ассигнованиях.