В знаменитой речи Милюкова «Глупость или измена», которую он сам называл «штурмовым сигналом революции» не было фактов, уличающих «камарилью» (Александр Солженицын в «Красном колесе» подробно цитирует и анализирует этот демагогический текст), но есть зато удивительное признание: «Когда мы обвиняли Сухомлинова, мы ведь тоже не имели тех данных, которые следствие открыло. Мы имели то, что имеем теперь: инстинктивный голос всей страны и ее субъективную уверенность».

И вот теперь, когда у власти наконец «ответственное министерство», как же не обнаружить факты, не вскрыть заговор венценосных предателей, не подкрепить доказательствами «инстинктивный голос» и «субъективную уверенность»?

Вот для чего были арестованы Николай Александрович и Александра Федоровна Романовы.

Судить царя! Такого в русской истории еще не бывало.

Судили Карла I в Англии, судили Людовика XVI во Франции, но оба процесса были, скорее, судилищами. В России же царей убивали тайно. Параллели с обеими революциями напрашивались сами собой. Но вожди русской революции не желали таких сравнений. Они хотели судить царя честным судом, воздать ему по справедливости.

Отсюда идея предъявить царю и царедворцам обвинения по законам Российской империи. Им, в частности, предполагалось вменить государственную измену по статье 108 Уголовного уложения. Планировались открытые судебные процессы, которые разоблачат перед всем миром преступность царского режима.

Балморал – замок в области Абердиншир, частная резиденция английских королей в Шотландии

Для расследования преступлений высших сановников была учреждена Чрезвычайная следственная комиссия, а в ее составе – специальный отдел с изумительным названием, больше подходящим для какого-нибудь церковно-демонологического учреждения, «Обследование деятельности темных сил». Председатель Чрезвычайной комиссии присяжный поверенный Муравьев был убежден в виновности царя и царицы. Он верил даже слухам о прямом проводе из царскосельского дворца в Берлин, посредством которого Александра Федоровна будто бы выдавала кайзеру Вильгельму военные тайны. Провод искали, но не нашли.

В интересах этого следствия Керенский и ввел режим, затруднявший Николаю и Александре общение не только с внешним миром, но и между собой. Был период, когда им запретили встречаться иначе, как за столом, причем во время этих встреч в присутствии соглядатаев они должны были говорить только по-русски и на «общие темы». У супругов изымались документы, в том числе их частная переписка. Не сумев оградить свою частную жизнь от вторжения (некоторые письма частного характера попали в газеты), бывшая императрица стала жечь бумаги. Керенский, узнавший об этом от прислуги, тотчас учинил обыск в помещениях семьи.

О «материалах», свидетельствующих против царицы, рассказывает товарищ председателя комиссии, бывший прокурор Петербургской судебной палаты С. В. Завадский, в конце концов не выдержавший профанации и подавший в отставку: «В одном газетном листке – из тех, что „республиканские убеждения“ смешивали с „грубой развязностью“ – появился ряд телеграмм за подписью „Алиса“. (Алиса – имя императрицы Александры Федоровны до православного крещения. – В. А.)с зашифрованными местами отправления и назначения, содержанием своим указывающих на измену… Аляповатость подделки бросалась в глаза, но Муравьев так и взвился… Сотрудник упомянутой газеты, молодой человек, ухаживавший за барышней, служившей на телеграфе, посулил ей, в поисках за сенсационным материалом, коробку конфет за что-нибудь из ряда вон выходящее; барышня спустя несколько дней передала ему пачку телеграмм…» На допросе телеграфистка созналась в подлоге, но потом, видимо, под давлением следствия, попыталась отказаться от своих показаний.

Как ни старался Муравьев, с такими свидетелями и уликами доказать царицину измену ему не удалось.

Возглавлявший отдел по обследованию темных сил товарищ прокурора Екатеринославского окружного суда Владимир Руднев в августе 1917 года подал в отставку ввиду давления, которое оказывал на него Муравьев. В октябре 1919 года в Омске он дал письменные показания следователю Соколову, в которых рассказал, что не только предательства, но ни малейших намеков на германофильство царицы ему обнаружить не удалось. «При проверке же мною слухов об исключительно благожелательном отношении императрицы к раненым военнопленным немцам выяснилось, что отношение ее к раненым немцам было таким же одинаково теплым, как и к раненым русским воинам, причем такое свое отношение к раненым императрица объясняла выполнением лишь завета Спасителя, говорившего, что кто посетит больного, тот посетит его самого», – написал Руднев.

При таких обстоятельствах семью следовало освободить и отпустить за границу. Но ведь это было равносильно признанию, что вожди оппозиции лгали народу. И вот вместо Англии царская семья отправляется в Тобольск…

Керенский в показаниях Соколову так и не смирился с невиновностью царицы: «Я убежден, что Николай II сам лично не стремился к сепаратному миру и ни в чем не проявил наличия у него такого желания… Но я совсем иначе смотрю на этот вопрос относительно Александры Федоровны. Я столь же категорически скажу, что работа следственной комиссии, разрешившей и этот вопрос отрицательно, меня не убедила и не устранила у меня подозрения в отношении ее».

«Никого нельзя судить, – записал 21 мая 1917 года в своем дневнике сотрудник Чрезвычайной комиссии поэт Александр Блок, принимавший участие в допросах царских сановников. – Человек в горе и унижении становится ребенком… Сердце, обливайся слезами жалости ко всему, ко всему, и помни, что никого нельзя судить…»

Через день – новая запись: «Я читал телеграммы царя и царицы – взаимно любящие. За завтраком во дворце комендант Царскосельского дворца рассказывал подробности жизни царской семьи. Я вывел из этого рассказа, простого и интересного, что трагедия еще не началась; она или вовсе не начнется, или будет ужасна, когда они встанут лицом к лицу с разъяренным народом (не скажу – с „большевиками“, потому что это неверное название; это группа, действующая на поверхности, за ней скрывается многое, что еще не проявилось…)»О пророческие слова!

* * *

Узнав о бессудной казни Николая (о том, что убиты его жена и дети, большевики первоначально не сообщили), Георг V записал в дневнике:

...

«Это было отвратительное убийство. Я с любовью относился к Ники, который являлся добрейшим из людей и истинным джентльменом, любившим свою страну и народ».

Когда жена великого князя Георгия Михайловича Мария Георгиевна (Терещенко тщетно запрашивал для него британскую визу, а сама она с дочерьми поселилась в Англии еще до войны) устроила заупокойную службу по убиенному в православной церкви, Стамфордхэм попытался воспрепятствовать ее посещению королем, ссылаясь на неблагоприятное общественное мнение. Георг, однако, не внял этой рекомендации. Спустя месяц Лондона достигло еще более ужасное известие. «Из России дошли вести, что вполне вероятно, будто Аликс, четыре дочери и маленький мальчик были убиты одновременно с Ники. Это просто ужасно и доказывает, какие изверги эти большевики. Для бедной Аликс это, возможно, и к лучшему, но как подумаешь о ни в чем не повинных детях!..»