Прислонившись к колонне, он вынул из кармана «Священную историю» Теодора Бенара и принялся читать вслух:

— «И взял Господь глины, и создал тело первочеловека, и вдохнул в него бессмертную душу, и дал ему имя: Адам…»

Среда, 13 апреля

Стая чаек кружила над кучей мусора на набережной Жевр, лениво выбирая рыбьи кости. Одна из птиц склонила голову, разглядывая что-то в воде. В бледном свете зари чайка увидела какой-то темный предмет; быстрые волны словно передавали его друг другу и он, чуть покачиваясь, уплывал все дальше. Чайка взмахнула крыльями, взлетела, сделала несколько кругов. Она не решалась сесть на то, что казалось ей человеком. Расклевать эту тряпичную кожу, под которой скрывается плоть? А если человек вовсе не мертв? Слишком опасно. И чайка вернулась к куче отходов, течение же медленно несло труп к мосту Менял.

Легкий утренний свет окрасил стены мрачной каморки в розовато-золотистый цвет. Руки, перелистывающие тетрадь, исписанную детским почерком, остановились на странице, прикрытой листом промокательной бумаги.

Господи, Ты воздвиг на моем пути неисчислимые препятствия. Испытываешь ли Ты мою преданность Тебе? Я провел эту ночь в молитвах, я словно птица, залетевшая под крышу дома. Меня не сломить. Отныне и впредь я буду бороться со злом. Алчный союзник, оказавший мне помощь, горит в геенне огненной. Что до второго, то несколько денье развязали ему язык, и он поведал мне, как найти клеймо дьявола. Он никому не расскажет, страх заставит его молчать… Я обнажил меч, я готов к битве, Господи, призри посланника Твоего…

Если бы кто-то сказал Жозефу, что он когда-нибудь будет вешать месье Мори лапшу на уши, лишь бы улизнуть из магазина, юноша бы в это ни за что не поверил.

Но теперь молодой человек приготовил для хозяина заранее придуманную историю; боясь выдать себя, он зарылся лицом в носовой платок и начал так:

— Бесье Бори, бесье Виктор попросил бедя…

— Я не понимаю ни слова из того, что вы говорите. Уберите платок. У вас что, насморк?

— Нет, — ответил Жозеф, густо покраснел и спрятал платок в карман. — Месье Виктор попросил меня забрать Лафонтена, которого мы отнесли переплетчику две недели назад. Можно мне сбегать за ними на улицу Месье-ле-Пренс?

— Тогда захватите заодно мой каталог для месье Андрези. И поторопитесь, я должен уйти к десяти. У меня важная встреча.

Жозеф быстро влез в куртку, нахлобучил картуз. На кухне громыхала посуда. Значит, Эфросиньи нет дома. Успокоенный, он ушел. Жозеф хотел заскочить в свою квартиру на улице Висконти, чтобы убедиться, что там все в порядке, но едва вошел, как услышал стук в дверь.

— Вас никто не видел? — взволнованно спросил он у Айрис.

— А если и видел, что с того? Мне надоело играть в заговорщиков, можно подумать, мы террористы!

— Входите же!

— Ого, сколько книг и газет! Это все ваши?

— Они достались мне от отца.

Жозеф хотел уже провести девушку в свою комнату, но понял, что это неприлично. В комнату Эфросиньи? Еще того хуже. Остается только кухня.

Айрис с любопытством оглядела раковину, плиту и чугунный котелок, а потом попросила показать ей комнаты.

— Было бы разумнее… — замялся Жозеф. — Ну, я… Лучше…

Она наградила насмешливым взглядом.

— Жозеф, неужели в комнате опаснее, чем на кухне? — и побежала в комнату Эфросиньи.

— Это не спальня, а просто какая-то шкатулка! Ваша матушка все обила кретоном![61]

— Это недорогой и прочный материал, — пояснил Жозеф, с облегчением отметив, что в комнате чисто. — Подождите! — крикнул он, но девушка уже впорхнула в его комнату.

Сгорая от стыда, он вошел следом. Его глазам предстало ужасное зрелище: разоренная кровать, скомканные подушки, на тумбочке — огрызок яблока и щербатая расческа. Восклицание «Так вот где вы мечтаете обо мне!» его добило. Айрис остановилась, восхищенно созерцая то, что казалось ей скромной обителью парижского отшельника.

— У нас мало мебели, это потому что мало места, вообще-то мы с мамой не спартанцы…

— Мне нравится, когда дома только самое необходимое, — заметила Айрис, плюхнувшись на кровать — единственный стул утопал под грудой одежды.

Смущенный Жозеф приоткрыл окно, не уверенный, что в комнате достаточно хорошо пахнет.

— Перестаньте суетиться, у меня уже голова закружилась.

— Я… обещал патрону вернуться через полчаса.

— Вы его боитесь или меня? Ну же, идите сюда.

Он несмело приблизился к кровати, и Айрис, схватив его за руку, усадила рядом.

Красный как рак, Жозеф искал пути к отступлению.

— Я делаю успехи в английском, — произнес он, — сейчас учу неправильные глаголы: arise, arose, arisen, awake…

Он больше ничего не успел сказать. Их губы встретились, пальцы переплелись. Прежде чем он осознал, что происходит, его рука сама принялась расстегивать корсаж Айрис. Оба тяжело дышали.

И тут в сознании Жозефа, словно бог из машины,[62]словно фараон, отсылающий Моисея прочь, возник образ матери. Вид у нее был весьма грозный. Он вскочил.

— Право, я должен бежать! — с жаром произнес он.

Айрис весело расхохоталась и протянула ему картуз, упавший на пол.

— Любимый, вы должны во что бы то ни стало убедить Кэндзи, что мы… что вы…

— Я попытаюсь. Вы возвращаетесь домой?

— Нет, я соврала отцу, что проведу час в Сен-Манде, так что он думает, что я ем пирожные в компании мадемуазель Бонтам. Я отправлюсь по магазинам, но все время буду думать о вас.

Жозеф бежал по улице, и ему казалось, что он парит над крышами Парижа.

Он купил у мальчишки-газетчика «Пасс-парту» и бодрым шагом вошел в книжную лавку, где его с нетерпением поджидал Кэндзи.

— Вот те на! Патрон, да вы прифрантились! Вот это галстук! А ботинки! Сияют так, что мне аж завидно. И туалетная вода… Лилия?

— Лаванда, Жозеф, лаванда.

Кэндзи поправил черный цилиндр, натянул перчатки цвета свежего масла, взял трость, увенчанную набалдашником в виде лошадиной головы и, подмигнув бюсту Мольера, направился к двери.