Следующие пять лет прошли в заботах о детях, без особых потрясений. Люся расцветала и росла в прямом и переносном смысле. Всего через год она смогла пойти в первый класс.

Андрею раз в год разрешалось брать с собой жену в экспедицию. Так я побывала на Кубе. Представьте: 90-е, разруха, людям есть нечего, а я блистаю бронзовым кубинским загаром и угощаю дома стопочкой кубинского рома.

Как же мне завидовали. Я прямо физически чувствовала их ядовитые взгляды за своей спиной. Впрочем, очень скоро на место зависти пришло сочувствие. Наверное, некоторые тогда подумали: так ей и надо, но я могу их только пожалеть, очень уж маленькая душа им досталась.

Тот день я прокручиваю в памяти, словно в замедленной съемке. Я была в детском доме, проводила разъяснения для педагогов по работе с детьми, отстающими в развитии. К тому времени я разработала свою авторскую методику обучения, и Люся делала потрясающие успехи. Меня приезжали послушать педагоги со всего Дальнего востока.

Лекция была в разгаре, когда в аудиторию вбежала подружка моей Аси. Ася росла сорванцом, в отличие от брата и приемной сестры. После школы они с друзьями обожали играть в прятки в порту. Уже по одному виду девочки, которая вбежала в аудиторию, словно и не заметив толпы незнакомых взрослых, я поняла: что-то случилось.

— Олимпиада Ивановна, там Ася в порту упала.

И как-то сразу стало понятно, что она не просто упала, и речь не о разбитой коленке.

Я забежала на территорию порта. В зоне разгрузки, под портовым краном, собрались мужчины. При виде меня они расступились, и я увидела мою Асю, лежащую в луже крови.

Я медленно подошла к ней, взяла за безжизненную руку и буквально упала на ее маленькое тело. Я забыла, как дышать, и вообще не понимала, как жить дальше, а надо мной кричали чайки и где-то далеко трубили пароходы. Ни дождь, ни ветер не смогли оторвать меня от тела моей мертвой дочери. И я не помню сколько понадобилось времени, чтобы разжать мою руку, сжимающую ее маленькую ладонь. А мои собственные руки я, кажется, до сих пор не смогла отмыть от этой крови.

Мне пришлось больно ущипнуть себя, чтобы вернуться мыслями в сухую и теплую библиотеку, потому что, пока говорила Ада, я чувствовала, будто стою под струями дождя, на ветру, пробирающем до костей, слышала чаек и видела женщину, у которой пытаются забрать тело ее ребенка.

Андрей примчался домой за два дня. Все это время я молчала. Миша и Люся приходили ко мне по очереди. И просто лежали какое-то время рядом. Они находили в себе силы поддерживать меня, а ведь у них тоже было горе. Эта мысль заставила меня заговорить с Андреем, когда он, пахнущий морем и мазутом, ворвался в квартиру, как шторм.

Через два дня после похорон к нам домой зашла директор школы.

— Олимпиада Ивановна, я все прекрасно понимаю, и, если посчитаете нужным, можете смело послать меня. Но я просто не могла не рассказать вам. Вас приглашают выступить с докладом о методиках обучения детей, отстающих в развитии, в Китай. Я подумала, что, во-первых, не имею права скрыть это от вас, а во-вторых, вдруг это помогло бы отвлечься.

Я вопросительно посмотрела на Андрея.

— Адок, конечно, езжай. Это и правда отличный способ переключиться. Ты принесешь пользу обществу.

На второй день в Китае меня начало тошнить. Я мало ела, но все равно грешила на то, что мой желудок еще не привык к специфической китайской кухне. Но когда тошнота возвращалась каждое утро в течение недели, я решила, что стоит сделать тест на беременность.

К концу поездки у меня были предложение опубликовать книгу о моей методике обучения с переводом на китайский язык и положительный тест на беременность.

— Как вы вообще нашли в себе силы поехать в Китай?

— Андрей сказал ехать, и я поехала. Мне почему-то долго казалось, что окружающие лучше знают, как мне поступать. Позже Андрей сказал, что книгу, конечно же, надо писать, а ребенка ― рожать. Это было одной из самых больших ошибок в моей жизни ― позволять другим решать за меня.

— Вы жалеете, что написали книгу?

— Нет, я жалею, что не сама приняла это решение. Вернее, даже не так. Я ни о чем не жалею, но мне грустно оттого, что я не спрашивала себя, хочу ли ее написать. Я сделала это, потому что муж сказал, что стоит.

Через восемь месяцев после возвращения из Китая я родила девочку, Миру, а еще через два месяца опубликовали мою книгу. Я объехала с ней всю Россию, часть азиатских стран и даже несколько европейских. Мне удивительно легко дался английский язык: за полгода я научилась прилично на нем говорить, а через год смогла выступать на конференциях на английском.

В Екатеринбурге мы посещали детский дом, и со мной случилось примерно то же, что при встрече с Люсей. Только на этот раз был мальчик Боря, который в свои пять совсем не разговаривал. Через несколько месяцев бюрократических мытарств нас стало шестеро: двое самделишных детей, двое приемных и мы с мужем. Могло бы быть семеро, но нет…

Мой метод действовал: Люся, которой предрекали полную недееспособность, смогла закончить девять классов и даже получить среднее специальное образование. Она стала поваром. И, надо сказать, неплохо сейчас зарабатывает изготовлением пирожных.

Боря заговорил через полгода после усыновления. Сейчас он держит автосервис.

Учителем я перестала работать довольно быстро. Время и энергия уходили на работу в детских домах, на конференции и написание новых пособий по развитию необычных детей.

Когда я получила приглашение на конференцию по детям-аутистам в Нью-Йорк, Мария Ивановна рыдала от восторга, Люся хлопала в ладоши и как заведенная бегала по квартире, а Миша обнял меня и не отпускал, наверное, добрых минут пять. Мира же с ухмылкой сказала: «Мама, ты задала на всем такую высокую планку, что я просто боюсь не соответствовать». Мира, кстати, пошла по стопам отца: она ученый-биолог, занимается косатками в Тихом океане.

А я смотрела на конверт в красивых вензелях и думала только о двух вещах: что бы сказала Ася, будь она жива, и что испытываю я сама.

После Нью-Йорка были еще Токио и Сингапур, а потом Париж. А после я вернулась домой и узнала, что Марии Ивановне поставили рак кишечника. Андрей бросил все, и я отменила все планы, мы старались проводить