Тронулись. Лошадка моя бодро зашагала за серым. «Черт подери, — мелькнуло в голове, — и качает, и сидеть высоко. Вот так средство передвижения! Под ноги ей не посмотришь, не видать ног-то. Куда она ступает? Не споткнулась бы. А перед глазами что? Шея. Тонкая такая. Сбоку-то казалась надежнее, шире…»

Выехали, вернее, вышагали за околицу. Понемножку я стал осваиваться, даже рискнул выпрямиться в седле и, как мне казалось, гордо поглядывать по сторонам и не заглядывать вперед на дорогу. Очень я боялся, что вдруг лошадь без моего управления куда-то не туда заедет, на камень или в канаву…

Догнав группу пехотинцев, шедших обочиной, Я, честно говоря, не утерпел, выпрямился, выпятил грудь колесом. Дескать, эх вы, пехота, смотрите, как мы, казаки, ездим! Но в ту минуту, как на грех, комендант, ехавший впереди, тронул своего серого рысью. И вот тут-то началось! Моя лошаденка, несшая на своей спине такого бравого казака, как я, увидев, что серый пошел рысью, безо всякой инициативы и принуждения с моей стороны, решилась на такой же аллюр.

Ее спина, а следовательно, и седло, в котором я за минуту до этого так гордо, как мне казалось, восседал, стало совершенно беспорядочно, с моей точки зрения, то подниматься, то опускаться. Меня трясло так, что зубы стучали и все внутренности, безусловно, отрывались от своих мест. За что-то я пытался судорожно ухватиться, это оказалось мое же седло, но ведь и оно тряслось вместе с лошадиной спиной!

Оглянувшийся в этот момент комендант не мог удержаться от хохота и, остановив своего серого, поджидал, пока я до него дотрясусь.

Да, ему-то было смешно, а мне каково? Поравнявшись с его серым, моя лошаденка остановилась, конечно, без моей воли, покосила на меня карим глазом и спокойно помахивала хвостом. Как же я ненавидел ее в ту минуту! Здесь же на месте я получил второй инструктаж, как и что надо делать, как «облегчаться», когда лошадь побежит рысью. При этом подчеркивалось не мое желание, а именно лошадиная инициатива: «когда она побежит рысью».

Комендант оказался человеком гуманным и, к счастью, этим аллюром не злоупотреблял. У меня, правда, после очередной пробежки мелькнула мысль слезть все-таки с этого вида транспорта, но я просто не знал, как это сделать, да и стыдно было. Но так или иначе, эти двадцать три километра кончились. Слезть с лошади мне все-таки удалось, но, оказавшись на твердой земле, я не почувствовал себя лучше. Некоторые части тела, которым досталось больше, чем другим, ощущались мною весьма своеобразно…

В большой, крепкой избе, около которой мы остановились, меня встретил заместитель начальника Особого отдела дивизии Антон Максимович Братенков, с той первой минуты ставший для меня добрым душевным товарищем и наставником.

О предстоящей работе он подробно и увлеченно рассказал мне в тот же вечер, и не только о делах полковых, но и о дивизии, ее истории, о начдиве Первой конной в Гражданскую войну — Морозове. Мы сидели в теплой комнате и беседовали уже более часа. Антон Максимович расспрашивал меня о службе в пограничных войсках, о курсах в штабе фронта.

Братенков был старше меня примерно вдвое. Чему он меня в основном наставлял? Тому, что я должен быть примером для офицеров полка, грамотным, внимательным…

Начальником Особого отдела дивизии был человек совсем иного склада, имел те отрицательные черты, которые приписывают всем особистам. Но с ним я общался мало, он в основном находился в штабе дивизии, у начальства — у командира, у замполита, у прокурора. Когда на формировании, на отдыхе проводились сборы оперативного состава дивизии, наш начальник там, конечно, выступал, произносил речи, лозунги… А в практической повседневной работе я контактировал с Братенковым, который всегда, как говорится, был на месте. К нему всегда можно было приехать, посоветоваться. После войны он ушел в отставку, жил в Москве, мы с ним'дружески общались.

…В сенях стукнула дверь, и в комнату вошел офицер в кубанке и бурке, накинутой на плечи. Смуглый, с открытым приветливым лицом. Лихо козырнув Братенко-ву, подошел ко мне:

— Юрченко. Будем знакомы.

— Ну, вот и кстати, — сказал Братенков, — познакомься, этот товарищ приехал тебя сменить. Можешь собираться.

— Правда? Вот здорово-то, вот здорово! Добро пожаловать. Очень рад, очень!

Поговорив еще с полчаса, мы с Юрченко выехали верхом (опять верхом!) в деревню Долгие Лиски, где располагался полк. Теперь мой полк — 250-й Кубано-Черно-морский казачий кавалерийский…

Дорога в пять километров, после освоенных двадцати трех, показалась уже не столь страшной. На окраине деревни подъехали к большой хате.

— Ну вот и прибыли. Здесь и будете обитать.

Нас встретил пожилой казак, худощавый, среднего роста, с простым открытым лицом.

— Знакомьтесь, — Юрченко кивнул на казака, — мой ординарец и коновод Горбунов Николай Григорьевич. Очень рекомендую подружиться»

Тот внимательно посмотрел на меня. Взгляд его я оценил как заданный самому себе вопрос: «И что это за мальчишка к нам приехал?»

— Николай, а это новый начальник, смена моя. Ты уж люби и жалуй, будь добр. А теперь сообрази нам что-нибудь перекусить…

Как только Горбунов вышел из комнаты, Юрченко вполголоса проговорил:

— Познакомитесь поближе, узнаете его. Он только с виду хмурый.

— Товарищ начальник, — обратился Горбунов к Юрченко, быстро накрыв на стол, — а наш гость, да нет, я не то говорю — начальник, одет-то не так, не по-казачьи. А вам сегодня к командиру полка надо. Полагается представить товарища. Не в таком же виде…

— Ладно, дядя Коля, мы первым делом перекусим, а потом что-нибудь сообразим.

«Сообразил» Юрченко то, что через полчаса на мне был его мундир, брюки, на голове кубанка, на ногах хромовые сапоги.

— Это напрокат. А завтра дядя Коля организует и получишь все свое довольствие. Ну как, теперь ничего?

В моем письме родителям есть такие слова:

«Добрый день, мои дорогие старички. Ну, первым делом поздравляю моего дорогого папку с днем рождения. Ведь тебе уже 62 годика! Старичок мой родной, крепко-крепко целую тебя. Вы, конечно, спросите обо мне. Это ясно. Ну что же, напишу, что можно. Ничего общего с той частью, где я был все время, я теперь не имею. Теперь я казак. — Осваиваю лошадку, шашку и т. д. Если бы вы сейчас посмотрели на меня, то не узнали бы. Черная бурка, кубанка, френч, на сапогах шпоры, шашка на боку. В общем, только усов не хватает до полной формы…»

Господи, каким же я был тогда мальчишкой!

Так началась моя служба в кавалерии, в казачьем Ку-бано-Черноморском 250-м полку 11-й имени Морозова дивизии. Юридически я находился на службе в Особом отделе дивизии, а к полку был прикомандирован, ко^ мандовать мной здесь не могли, но фактически — фактически я, конечно, был таким же офицером, как и мои товарищи в штабе, в эскадронах, батареях полка. Что, из другого теста я был леплен, что ли? Так я всегда считал.