– По-моему, это совершеннейшее безумие для женщины-хозяйки, матери своих детей, проводить целые дни в мастерской, когда это время можно было бы использовать, наводя уют в доме.

– А мне нравится рисовать, – дерзко отвечала Эдна. – Возможно, когда-нибудь это пройдет.

– Но тогда, ради бога, рисуй! – вздохнул мистер Понтелье. – Но не создавай ад своей семье. Возьми мадам Ратиньоль. Она занимается музыкой, но не превращает дом в бедлам из-за своих занятий. И она больше музыкант, чем ты художник.

– Она не музыкант, а я не художник. Я не из-за рисования перестала обращать внимание на дом.

– А из-за чего же тогда?

– Не знаю! Оставь меня в покое, ты мне докучаешь.

Мистеру Понтелье иногда приходило в голову задаться вопросом: а не становится ли его жена психически неуравновешенной? Он ясно видел, что Эдна не в себе. Он не мог осознать, что его жена просто становилась собой и каждый день отбрасывала свое ложное «я», в которое мы частенько облачаемся, как в одежду, чтобы предстать перед всем миром.

Муж оставил Эдну в покое, как она того требовала, и ушел в контору. Молодая женщина поднялась наверх в свою мастерскую – светлую комнату под самой крышей. Она работала с огромной энергией и неподдельным интересом, ничего, однако, не доводя до конца, что удовлетворяло ее во всех смыслах.

Какое-то время назад Эдна всех домашних приобщила к искусству. Мальчики позировали ей. Поначалу детям было интересно, но скоро это занятие потеряло свою привлекательность, как только мальчуганы обнаружили, что это не игра, организованная с целью их развлекать. Няня часами сидела перед Эдной, терпеливая, как зверь в засаде, в то время как горничная занималась детьми, а гостиная оставалась неубранной. Но горничная тоже была назначена на роль модели, когда Эдна обнаружила, что спина и плечи девушки слеплены по классическим канонам, а ее волосы, если их распустить из-под шапочки, могли стать предметом вдохновения для художника. Пока Эдна работала, она временами принималась тихонько напевать: «Ah! situsavais!»

Песенка пробуждала в Эдне воспоминания. Она снова слышала плеск воды, хлопанье паруса на ветру. Она видела сияние луны над заливом и ощущала нежное беспокойное дуновение горячего южного ветра. Едва уловимый ток желания пробегал по ее телу, делая слабыми пальцы, держащие кисть, и зажигая огонь в ее глазах.

Бывали дни, когда Эдна чувствовала себя беспричинно счастливой. Счастливой, потому что она жила и дышала, все ее существо, казалось, состояло из солнечного света, красок, ароматов, буйного жара великолепного южного дня. Ей нравилось в такие дни бродить одной по незнакомым местам. Эдна обнаружила в городе множество уединенных уголков, словно предназначенных для того, чтобы в них грезить. И она поняла, как хорошо мечтать и проводить время наедине с собой.

И бывали дни, когда Эдна чувствовала себя несчастной, сама не зная почему. Тогда ей казалось, что нет смысла радоваться или грустить, жить на всю катушку или чахнуть от скуки; жизнь представлялась ей нелепым приютом для сумасшедших, а люди были подобны червям, в слепоте пробирающимся к неизбежному концу. В такие дни Эдна не могла ни работать, ни предаваться сложным переплетениям чувств, которые, подстегнув биение сердца, разогревают кровь.

Глава XX

Именно в один из таких дней Эдна разыскала мадемуазель Рейц. Она не забыла того неприятного осадка, который оставила в ее душе их последняя беседа, но тем не менее у нее возникло желание увидеть пианистку и услышать ее игру. Эдна отправилась на поиски сразу после полудня. К несчастью, она куда-то переложила визитную карточку мадемуазель Рейц или потеряла ее и, заглянув в поисках ее адреса в городской справочник, обнаружила, что пианистка жила на Бьенвиль-стрит, довольно далеко от нее самой. Справочник, попавший в руки Эдны, был, однако, издан год назад или даже раньше, и, когда она добралась до указанного адреса, оказалось, что дом занят респектабельным семейством мулатов, которые сдавали chambers garnies[29]. Они жили там уже полгода и совершенно ничего не знали о мадемуазель Рейц. На самом деле они ничего не знали ни о ком из своих жильцов; их квартиранты были все люди высочайших качеств, как они уверили Эдну. Она не стала продолжать дискуссию на тему о классовых различиях с хозяйкой дома, а поспешила в соседнюю бакалейную лавку, уверенная в том, что пианистка должна была оставить свой адрес владельцу бакалейного магазина.

Хозяин был знаком с мадемуазель Рейц намного лучше, чем хотел бы, сообщил он Эдне. На самом деле он предпочел бы вообще не знать ни о ней, ни чем-то, касающемся этой не пользующейся ничьими симпатиями личности, самой неприятной из всех когда-либо живших на Бьенвиль-стрит. Владелец магазина возблагодарил небеса, когда несносная женщина оставила их квартал, и равным образом был признателен силам небесным за то, что не знал, куда она уехала.

Желание Эдны увидеть мадемуазель Рейц выросло в десятки раз, когда оказалось, что эти непредвиденные обстоятельства могут помешать его исполнению. Эдна размышляла, к кому бы обратиться за интересующими ее сведениями, и вдруг ее осенило – миссис Лебрен наверняка может их ей предоставить. Эдна знала, что к миссис Ратиньоль бесполезно обращаться, поскольку та находилась с пианисткой в весьма натянутых отношениях и предпочитала ничего о ней не знать. Адель однажды достаточно выразительно высказалась по поводу мадемуазель Рейц, мало отличаясь в этом от бакалейщика.

Эдна знала, что миссис Лебрен вернулась в город, поскольку была уже середина ноября. И она знала, где живут Лебрены: на Шартр-стрит.

Со стороны их дом выглядел как тюрьма – на окнах первого этажа и в дверях были поставлены железные решетки, оставшиеся от прежних хозяев. Никому никогда не приходило в голову убрать их. С торца высокая решетка окружала сад. Калитка, ведущая на улицу, была заперта. Эдна позвонила в колокольчик, прикрепленный к торцевой садовой калитке, и стала ждать на дорожке, когда ее впустят.

Калитку ей открыл Виктор. Чернокожая женщина, вытирая руки об фартук, следовала за ним по пятам. Еще не видя их, Эдна услышала, как они препираются, причем женщина – совершенно очевидно, ненормальная – требовала не нарушать ее право выполнять свои обязанности, одной из которых было отвечать на звонки.

Виктор удивился и обрадовался миссис Понтелье и не пытался скрыть ни удивления, ни радости. Этот чернобровый, привлекательный девятнадцатилетний юноша был очень похож на мать, но куда более напористый. Он приказал служанке немедленно сообщить миссис Лебрен о том, что миссис Понтелье желает ее видеть. Негритянка проворчала, что отказывается выполнять часть своих обязанностей, если ей