Барабанщик, сегодня одетый в длинные вельветовые круглые на ляжках брюки, вновь нервически щелкнул палочкой. Тогда пепельная девушка сделала в комнату шаг, упала на стул и принялась безудержно и глубоко рыдать. Минут через пять или семь партийцы собрались с духом, приблизились к стенающей и взялись ее увещевать, а залежалка так и поглаживать по плечам и волосам.

Девица, сморкаясь в телогрею и кашляя, все таки поведала по просьбам присутствующих свою краткую историю. Но многого, очень многого она рассказывать чужим людям не решилась.

Не сказала она, что ушла из училища, где обещали готовить медсестер, а готовили нянек и сиделок, после того, как объявилась за обучение нянькиному ремеслу немалая плата, хотя завхоз и сказал ей, что может от этих тягот освободить отдельно сообразительных учащихся. Конечно, была она в училище уже не совсем девчонка, где это вы найдете такие училища. Но еще, дура, любила по детской передаче слушать сказки мастеров пера, где девушкам мешает спать только горошина, а юные принцы вынимают из грудных клеток сердце и оставляют на крыльце возлюбленной.

Однако стал приставать отчим, и очень сильно. Этого тупого огромного мужика с мокрым морщинистым маленьким лбом и короткими прыщавыми ручищами мамаша нашла на автобазе, надеясь на пожилое физическое счастье. Отчим дождался момента и велел "дочке" примерить купленную как бы в подарок черную комбинашку. Трясясь от страха, та нацепила. Тогда отчим вытянул из глубины шкафа материно белоснежно отглаженное старое подвенечное платье со следами понизу незамытого красного вина. Она послушно нацепила и платье, хотя ее била сильная дрожь. Тут отчим и набросился на нее, стал срывать одежду, икать и капать потом. Девчонка дико заорала и как-то свалила полупьяного и выбралась в коридор. Тут появилась и мать, подозревавшая и стерегшая большого мужа. Тогда супруг взревел и набросился с кулаками на жену, а дочка без оглядки умчалась. Через три дня она узнала от подруг, где перебивалась, что мать умерла.

Таясь за деревьями, она пришла на кладище. У могилы скорбно высился отчим и две или три пожилые соседки. Ей не удалось даже поглядеть на мать, потому что отчим заорал: " Лизка, сука, иди сюда! Стой, стой, убийца" и, казалось, бросился за ней, чтобы тут же ее на чужих могилках и наказать. Она бежала. Все же на третий день ночью она пришла на кладбище и стала ногтями расцарапывать могилку, чтобы увидеть и попрощаться. Но потом поняла, если б мама это увидела, то заругалась. Девушка упала тогда на потревоженный холмик и лежала так час или два, пока иней не покрыл ее волосы сединой. Тогда она с трудом приподнялась, оторвала надорванный и грязный понизу обрывок материного венчального платья и поплелась жить дальше.

И потом, после уже двухмесячной психушки, в чуланчике для белья, где приютила ее товарка по новой профессии, ночами долго не спала, вспоминая и перебирая все с раннего детства, что мама сделала для нее хорошего, и особенно – как, например, в третьем классе щенка, после по глупости утонувшего, или еще раньше розовые туфельки с бантами, такие красивые и натиравшие чуть-чуть.

Этого она не могла рассказать зеленым партийцам, потому что в этом не было ничего ни синего, ни зеленого. Девушка просто сидела на стуле под плакатом и плакала, опустив голову на столик.

В конце концов смущенная рассказом и сама хрюкающая за компанию носом залежалка в темных очках вынуждена была принести огромную амбарную книгу и записать плачущую в партию, ткнув по странице пальцем, номером тринадцатым или семнадцатым.

При этом девица назвалась: " Элоиза" и, робко улыбнувшись, спросила, что тут делают и что делать ей.

Стоявший до этого каменным истуканом барабанщик шагнул вперед, треснул по чуть порванной перепонке и продекламировал задачи:

– У нашей древней Родины, у Родины у нашей

Должно быть все, дома и крыши краше.

Мы черный мир в зеленую мы жизнь преобразуем,

Чтоб каждый день и час наш был неописуем.

– Ой, как хорошо вы палочкой шуруете, – улыбнулась Элоиза.

– Правда? – покраснел барабанщик. – А я не знал.

– Очень хорошо, – подтвердила особа, опять сморкаясь в подол. – И тихо, и все слышно. А как вас-то зовут?

– Меня? – поразился барабанщик. – Меня обычно в институте никак не называют. Эй…подай книгу…чего расселся, топтыгин…Ну, в общем никак. Хотя можете обращаться …Беляр…то есть, Юлий.

Оказывается, этого парня звали когда-то Юля.

– Июлий, – попросила пепельная девушка, растирая черную смолу на глазах, – скажите еще.

Барабанщик отступил подальше на шаг, примерился, тихо опустил палочки на барабан и произнес:

– Зеленые прольются реки средь суровых берегов -

И демократы вновь сольются сразу без оков.

Поскольку все мы в мире люди-человеки,

Не надо медных пятаков примеривать на веки.

– Навеки, – повторила свежая партийка мечтательно.

В этот момент явился в офис и исполнительный секретарь, строго посмотрел на прибывшую, которая тут же под его взглядом и сникла, пошептался с боевой подругой и сказал:

– Я Вам должен устроить экономический экзамен.

– Не сдам, не сдам, у меня и денег совсем нет, – испуганно пролепетала невеста.

– Сдадите, – широко улыбнулся секретарь. – Ну вот, например, отчего денег много?

– У кого? – испугалась испытуемая.

– В целом, в обществе.

– От глупости, – прошептала девица.

– Правильно! – воскликнул испытатель. – А отчего денег мало. Ну, у людей.

– От лени. От неустроенности работы, от неосвещенности темных рабочих мест. От грязи.

– Возможно, – подхватил секретарь. – А отчего люди отнимают деньги один у другого?

– От обиды, – чуть громче заявила девица. – От обиды на жизнь и на себя. И не учились.

– Сдали! – крикнул секретарь. – Зачисляетесь в кандидаты в партию сине-зеленых на испытательный срок три дня. В молодежное крыло. Будете здесь ночным дежурным, ночевать. Ну и убираться немножко. Зарплата смехотворная. Согласны?

– А кто ж на такое предложение откажется, – и Элоиза зарделась так, что показалось – лопнет ее минутой раньше бледная и сухая кожа.

Довольный, усмехнулся и секретарь. Он, собственно, совсем недавно был экономическим доцентом местного университета, слыл вольнодумцем и в конце концов с треском вылетел. И не потому, что строго и привередливо экзаменовал, а потому, что на все разумные предложения начальства с пеной у рта доказывал – социальная демагогия и подачки вредны для страны, накачка деньгами людей, не производящих за эти деньги продукт, хотя бы в виде здоровья, вредна и есть плевок в Маркса, денежная компенсация – социальная утопия, дотации разворовывающим регионам – форма проституции. И все, что ни сделает начальство – вред. Дурак, а не доцент. Вот и вылетел.

А теперь он с удовольствием посмотрел на смышленую полусумасшедшую и молвил: