— Хороший, — сказала она. — Я утром смешала, после завтрака.

— Сегодня со мною что-то должно, случиться, — произнес Енох.

— Я же говорю: хорошая штука, — ответила она. — Сегодня смешала.

— Я узнал это утром, как только проснулся, — сказал Енох тоном духовидца.

— О боже. — Женщина выдернула напиток у него из-под носа, повернулась, смешала новый, точно такой же, и шлепнула перед ним на стойку.

— Мне пора идти, — сказал Енох и поспешил прочь.

Возле автомата с кукурузой в его карман впился завистливый взгляд, но он пробежал, не оглядываясь. Я не хочу это делать, твердил он себе. Чем бы это ни было, я не хочу этого делать. Я иду домой. Это то, чего я не хочу делать. Он подумал, что зря потратил все деньги на занавески и краску, когда мог бы купить рубашку и светящийся галстук. Это будет что-то незаконное. Я не буду этого делать, сказал он себе и остановился. Остановился перед кинотеатром: афиша изображала монстра, запихивающего девушку в раскаленную печь.

Я не пойду на такой фильм, решил Енох, нервно разглядывая афишу. Я иду домой. Я вовсе не собираюсь сидеть в кино. У меня не хватит денег на билет, сказал он себе, снова вытаскивая кошелек. Можно даже и не считать.

У меня всего сорок три цента, этого не хватит. Здесь сказано, что для взрослых билет стоит сорок пять центов, а на балкон — тридцать пять. Я не собираюсь сидеть на балконе, сказал он себе, покупая билет за тридцать пять центов.

Я туда не пойду.

Двери распахнулись, он очутился в огромном красном фойе, прошел по одному темному коридору, потом вверх по другому, столь же темному. Через пару минут он оказался на балконе и стал, точно Иона, выискивать место в темноте. Я не собираюсь это смотреть, сказал он себе сердито. Он не любил кино — разве что цветные мюзиклы.

Первая картина была про ученого по имени Глаз, который делал операции на расстоянии. Просыпаешься однажды утром и обнаруживаешь дырку во лбу, в груди или на животе, и чего-нибудь жизненно важного у тебя не хватает. Енох, очень низко надвинув шляпу и подтянув колени почти к самому лицу, впился глазами в экран. Картина шла час.

Второй фильм был о каторжной тюрьме на Дьявольском острове. Еноху пришлось вцепиться в ручки кресла, чтобы не свалиться в передний ряд.

Третья картина называлась «Лонни возвращается домой». Бабуин по имени Лонни спасал симпатичных ребятишек из горящего сиротского приюта. Енох тешил себя надеждой, что Лонни рано или поздно сгорит, но тот, судя по всему, даже не обжегся. Вдобавок ко всему хорошенькая девчушка вручила Лонни медаль. Этого Енох уже не смог вынести. Пошатываясь, он с трудом отыскал выход, проскочил два коридора, красное фойе и вылетел на улицу. Он свалился в обморок, как только вдохнул свежий воздух.

Очнувшись у стены кинотеатра, он больше не думал о том, как избежать исполнения долга. Наступил вечер, и Енох чувствовал: неизбежное знание уже почти открылось ему. Смирение его было идеальным. Минут двадцать он еще просидел, прислонившись к стене, потом встал и двинулся по улице, словно повинуясь неслышной мелодии или тому свисту, какой слышат одни собаки. Енох миновал два квартала, и тут его внимание привлекло что-то на другой стороне улицы. Там в свете уличного фонаря он увидел высокий мышиного цвета автомобиль, на носу которого стояла темная фигура в жуткой белой шляпе. Фигура гневно жестикулировала, кисти рук были почти такими же белыми, как шляпа. «Хейзел Моутс!» — выдохнул Енох, и сердце его закачалось из стороны в сторону, точно обезумевший язык колокола.

Несколько человек стояли вокруг машины на тротуаре. Енох не знал, что Хейзел Моутс основал Церковь Без Христа и проповедует по вечерам на улицах; они не встречались с того дня в парке, когда он показал ему скрюченного человечка в стеклянном ящике.

— Если бы ваши грехи искупили, — кричал Хейзел Моутс, — вам было бы не все равно, а ведь вам нет до этого дела. Но всмотритесь в себя: вам на самом деле не хочется, чтобы ваши грехи искупили. Для искупленных нет мира, — кричал он, — а я проповедую мир, я проповедую Церковь Без Христа, церковь мира и удовольствий.

Два или три человека, остановившихся возле машины, двинулись прочь.

— Идите! — крикнул Хейзел Моутс. — Уходите! Правда для вас не имеет значения. Слушайте, — обратился он

к оставшимся, — правда ничего не значит для вас! Если Иисус искупил ваши грехи, какая вам разница? Вы ведь для этого и пальцем не пошевелили. Что вам за дело, если и были там три креста, а Он был распят на среднем — ведь для вас и для меня Его крест значит не больше, чем два остальных. Слушайте меня. Вместо Иисуса вам надо чего попроще, то, чем можно его заменить. У Церкви Без Христа нет Иисуса, но он нужен ей! Нам нужен новый иисус. Нам нужен человеческий иисус, который не будет понапрасну расточать свою кровь, и он должен не походить на человека, чтобы вам было на что посмотреть. Найдите мне нового иисуса, люди! Дайте мне нового иисуса, и вы увидите, как далеко шагнет Церковь Без Христа!

Один слушатель ушел, остались двое. Енох застыл посреди улицы, парализованный.

— Покажите мне, где этот новый иисус, я возьму его в Церковь Без Христа, и тогда воцарится правда. Раз и навсегда вы убедитесь, что искупления не было. Дайте мне этого нового иисуса, и мы все спасемся, единожды взглянув на него!

Енох принялся вопить, но из его горла не вылетало ни звука. Так он беззвучно вопил, пока Хейзел Моутс не продолжил проповедь.

— Посмотрите на меня! — кричал Хейз хрипло. — Перед вами мирный человек! Мирный — потому что меня освободила моя кровь. Выслушайте свою кровь и идите в Церковь Без Христа, а если кто-нибудь найдет нам нового иисуса, мы все спасемся, глядя на него!

Непостижимый звук вырвался у Еноха. Он пытался завопить, но кровь удерживала его.

— Послушай, я достал его! — шептал он. — То есть достану! Ты знаешь! Его! Я тебе показывал! Ты его видел!

Кровь напомнила ему, что в последнюю встречу Хейзел Моутс чуть не размозжил ему голову камнем. И как вытащить эту штуку из ящика, Енох тоже не представлял. Но он знал, что в его комнате уже приготовлено место, где она будет лежать, пока ее не получит Хейз Моутс. Кровь подтвердила, что до тех пор для Хейза Моутса это должно оставаться тайной. Енох стал пятиться назад. Так он пятился до тротуара, потом по другой улице; такси затормозило, чуть не сбив его. Водитель высунул голову и поинтересовался, как это он так уверенно ходит, раз Господь сотворил его из двух задних половин и не дал ни одной передней.

Еноху некогда было раздумывать над этим вопросом.

— Мне надо идти,— пробормотал он и поспешил дальше.

Хокс все время держал дверь на запоре, и когда бы Хейз ни постучал в нее (а делал он это два-три раза в день), проповедник выпускал девочку и сразу же запирался. Его приводила в бешенство мысль, что Хейз скрывается в доме и выискивает предлог, чтобы войти и посмотреть на него; кроме того, Хокс часто напивался и не хотел, чтобы об этом знали.