более всего имела значение как стратегический пункт, а потому он велел ее укрепить, чтобы в случае надобности она могла служить как для защиты, так и для того, чтобы из нее можно было производить нападения.

Со вступлением на престол Генриха IV прекратились междоусобные войны, но, несмотря на это, во всей стране было страшное неудовольствие. Умиротворенные партии питали к нему недоверие, в особенности было недовольно дворянство. Сеньоры, все более и более жаждавшие богатства и почестей, находили, что король недостаточно их вознаградил, и кончилось тем, что против Генриха был составлен заговор маршалом Бироном, которого подстрекали Савойя и Испания. Как говорят, дело шло к разделу Франции на несколько небольших государств при содействии Савойи и Испании. Сам Бирон должен был получить одну из этих частей, а именно Бургундию, Лимузен и Перигор. Правда, это все было только в проекте.

Бирон отличился во многих сражениях, за что Генрих IV оказал ему много милостей. Он возвел его в сан маршала, назначил губернатором Бургундии и возвел впоследствии в сан герцога и пэра. Генрих подозревал, что Бирон был виновником упомянутого выше заговора, но улик относительно этого не было никаких.

Однако один дворянин, по имени Ляфин, раскрыл это дело. Король призвал Бирона к себе в Фонтенбло; принял его как обыкновенно, стал говорить ему о заговоре и потребовал, чтобы он сознался. «Я прибыл сюда, – отвечал Бирон, – не для того, чтобы оправдываться, а для того, чтобы узнать, в чем меня обвиняют».

Королю не хотелось погубить человека, которому он три раза спас жизнь в сражениях, а потому в течение двух дней он упрашивал его во всем сознаться и обходился с ним дружески. Но наконец, раздраженный его упорством, приказал арестовать его и графа Овернского, замешанного в том же деле.

Оба были заключены в Бастилию. Семейства обоих обвиняемых просили короля об их помиловании, но Генрих не согласился, сказав: «Дело идет о моей жизни, о моих детях, о целости государства; я предам их в руки правосудия».

Дело Бирона было передано в суд парламента, который и приговорил его к смертной казни. Она совершилась в 1602 г. в стенах Бастилии, а не на Гревской площади, как было определено парламентом. Это была единственная милость, которую оказал Генрих в деле суда над Бироном. Что касается графа Овернского, он был избавлен от смертной казни, которую король заменил тюремным заключением, но через некоторое время был избавлен и от него.

Герцог Сюлли в своих записках порицает за это короля. «Однородность преступления, совершенного графом Овернским и герцогом де Бироном, – пишет он, – и одинаково убедительные улики, существовавшие против них, казалось бы, должны были повлечь за собой и одинаковое наказание. Однако судьба их была неодинакова. Король не только освободил графа Овернского от смертной казни, но еще сделал для него тюремное заключение насколько возможно сносным».

Затем Сюлли перечисляет льготы, которыми граф Овернский пользовался в Бастилии с разрешения короля, и, наконец, пишет: «Сначала ему не дозволялась только прогулка на террасах. Я говорю – сначала, потому что впоследствии ему было все дозволено, а через несколько месяцев он был освобожден. Те, кто одинаково восхваляют все дела королей, как хорошие, так и дурные, конечно, найдут основание и для оправдания такой разницы в образе действий Генриха относительно двух людей, одинаково виновных. Что касается меня, то я слишком откровенен и сознаю, что король этот не заслуживает в этом деле никакой похвалы за свое великодушие и что граф Овернский хорошим обращением в Бастилии обязан страстной любви короля к маркизе де Вернель – сестре графа. Тогда я только держал это в мыслях и за два года не вымолвил об этом королю ни одного слова, будучи убежден, что мои доводы будут бессильны против слез и просьб его возлюбленной, а раз факт совершился, то бесполезно упоминать о промахах».

Каковы бы ни были побуждения Генриха IV в этом деле, но он оказал графу Овернскому милость, а граф отплатил ему неблагодарностью, приняв через два года после того деятельное участие в новом заговоре.

Граф находился в своем владении в Оверни. Туда явился ла Кюре, посланный королем с приглашением возвратиться ко двору.

Но ла Кюре привел с собой отряд солдат и, прежде чем увиделся с графом, расставил их у всех дверей, арестовав предварительно всех служивших при замке. Это узнала любовница графа – Александра де Шатоге. Она вошла в ту комнату, в которой граф Овернский и ла Кюре вели переговоры, заявила, что ла Кюре действует предательски, и вышла с графом через потайную дверь, заперев ее с наружной стороны. Они надеялись перебраться за границу, но по пути граф был хитростью захвачен войсками, посланными королем. Когда граф увидел, что к нему подъезжает на лошади его любовница, он закричал ей: «Спасайтесь, спасайтесь! Меня предали!» Она отвечала ему: «Да, я удалюсь, но для того, чтобы иметь возможность спасти вас».

За ней была послана погоня, но ей удалось спастись, а граф был снова заключен в Бастилию, в которой и пробыл 12 лет. Он был освобожден уже при следующем короле. Подсудимыми были, кроме графа Овернского, граф д’Антраг и маркиза де Вернель. Маркизу король приказал держать под домашним арестом.

Д’Антраг жил в замке Маркусси и, чтобы не быть захваченным врасплох, принял необходимые меры осторожности, но это не спасло его. Он все-таки был схвачен и заключен в Бастилию.

У Кастельно в дополнении к его запискам помещен интересный рассказ о том оригинальном средстве, к которому посланные королем прибегли, чтобы захватить графа д’Антрага. Король поручил некоему Дефункти захватить графа д’Антрага и дал ему пятнадцать дней сроку для исполнения этого приказания, обещав никому об этом не рассказывать, даже королеве. Дефункти подговорил одного стрелка, который прикинулся увечным солдатом, и под тем предлогом, что будто бы заболел желтухой, бродил в течение восьми дней в селении Маркусси, высматривая, что там делается. Таким образом ему удалось подметить, что мосты в замке обыкновенно подняты, но по постным дням их опускали, чтобы добыть свежего масла и яиц у женщин, которые приносили эти припасы. Этим Дефункти и воспользовался для исполнения повеления. Он достает четыре женских крестьянских костюма, приводит сорок стрелков в лес, прилегавший к парку в Маркусси, и из осторожности удерживает при себе сторожа, который его туда провел. Затем он отправляет четырех стрелков, переодетых крестьянками, в замок. Утром они подходят к первому мосту, повар опускает его, а они, передавая провизию, приставили ему пистолет к горлу, пригрозив при этом, что он будет убит, если произнесет